Мелихов: — Да, может быть, и ничего, конечно. Если это не становится и главным, и единственным в жизни. А ведь это как-то так незаметно стало единственной ценностью в нашей жизни — вот она, вот бытовая обеспеченность. И эти, кто вперед всех бежит за благами цивилизации, почему-то взяли себе право обвинять тех, кто отстал, и презирать тех, кто вовсе не пытается их догнать. И почему-то в России стало стыдно быть ну не бедным, не богатым.
Зина: — Кончено. Мы ведь теперь тоже живем, как и весь развитый мир — в обществе потребления. И у нас теперь тот, кто хорошо зарабатывает, может позволить себе купить все, как какой-нибудь американец или француз.
Трезвый студент: — И считается справедливой и обыкновенной вещью, когда один человек упрекает другого в бедности, в неумении жить. А вот на бедность души уже как-то и бестактно кажется указать.
Левандевский: — Да не бестактно — бесполезно.
Зона: — А я вот это вот — погоню за деньгами — хорошо заметил. Я же жизни-то обыкновенной почти и не видел последние двадцать лет. Между подсидками как-то не до наблюдений было. Только сейчас немного осмотрелся. Люди другие стали. Все какие-то одинаковые, что ли. И точно все куда-то бегут. У них же не жизнь — конвейер. Все силы и время уходят на то, чтобы… соответствовать. Это и раньше было — все там о стенке в дом мечтали. Но в нее хоть книги ставили, читали их иногда. А сейчас — некогда. Надо все время деньги зарабатывать. Других целей будто бы уже и нет в жизни.
Мелихов: — Вот в этом и проблема пьесы. Герои втянуты в этот процесс. Процесс, в котором мечта о новом каком-нибудь цифровом телевизоре или поездке на Багамы есть норма. То есть если они даже и решат быть вместе, они не могут уйти, условно говоря, в шалаш. Возникает проблема денег, которых, как известно, особенно нет тогда, когда они, может, в единственный раз по-настоящему-то и нужны.
Зина: — Ну пусть они что-нибудь придумают. Они же вроде хорошие люди, и так хочется, чтобы они были вместе и счастливы.
Мелихов: — Зиночка, вы немного торопитесь. Они ведь еще не решили, будут ли они вместе. Ведь для этого каждый из них должен пожертвовать очень многим: сложившимся бытом, родственными отношениями, потом у каждого из них есть ребенок. А развод родителей для ребенка — ужасная трагедия.
Пьяный студент: — Настоятельно предлагаю выпить за детей!
Цыган: — Замечательный тост, обязательно надо выпить.
(Выпивают и закусывают)
Трезвый студент: — Вот вы говорите о детях, о родственниках. Подводите ваших героев к жесткому выбору. Но то, что они любят друг друга, безумно, действительно по-настоящему, — это факт, в котором мы не сомневаемся?
Мелихов: — Да, пусть в пьесе будет именно так, что их любовь — это просто божественный дар и они оба это понимают.
Трезвый студент: — Тогда они должны принести в жертву этой любви все, что у них было до встречи друг с другом.
Левандевский: — А если не смогут?
Трезвый студент: — Ну а если не смогут, все у них и закончится обыкновенной пошлостью — прошла любовь, завяли помидоры. Тогда и говорить нам тут не о чем.
Зина: — Нет, ну а как же детьми-то своими пожертвовать?
Трезвый студент: — Ну они же не отрекутся от них. Может, они их вообще к себе заберут.
Зина: — Новый отец или мать для ребенка — это тоже трагедия.
Учитель: — Да какой же это им урок будет, детям-то? Что можно жениться, рожать детей, разводиться, опять жениться?
Трезвый студент: — Нет. Урок детям будет куда более серьезный. Они его не сразу и поймут. И урок тот в том, что нельзя предавать Любовь.
Учитель: — И что ради своей любви другими можно пожертвовать?
Трезвый студент: — Ради настоящей? Не только можно, но и нужно.
Учитель: — Но это же эгоизм!
Трезвый студент: — А жертвовать собой ради других — это альтруизм?
Учитель: — Да.
Мелихов (Учителю): — А не кажется ли вам, что альтруизм — худшая форма эгоизма?
Учитель: — Как это?
Мелихов: — Ну что ж, вам не разу не приходилось слышать — от своих родителей или от жены: «Я для тебя стараюсь, сил своих не жалею, всю свою жизнь на тебя трачу, а ты вот такой нехороший, жестокий, невнимательный ко мне, неблагодарный»?
Учитель: — Ну… да. Слышал, как же. Действительно, как на базаре выходит: я — тебе, ты — мне, уж будь любезен, отблагодари.
Цыган вдруг встает из-за стола, понемногу степует, обводит всех взглядом, перепляс его из спокойного все убыстряется. Он стучит веселье и удаль, размах, радость, отчаяние и волю.
Цыган: — Смотрю я на вас, русских, удивляюсь и думаю: что ж вы вот все с каким-то вывихом живете, все что-то надрываетесь, спотыкаетесь на ровном месте!
Мелихов: — Цыган, ты задохнешься сейчас.
Учитель: — Выпей вот, переведи дух.
Цыган (берет протянутый стакан, но не пьет): — Я за вами близко в жизни никогда не наблюдал. Мы в своем цыганском поселке живем не то чтобы замкнуто от вас, но по своим законам!
Зона: — И что же у вас за законы?
Цыган: — Радость и воля — вот наши законы! Пусть мы себе домов понастроили и как будто осели в вашем городе. Мы всегда помним про наши кибитки, и лошади у нас есть. Если нам перестанет нравиться эта наша жизнь, мы ее поменяем… А вы… А вы — терпите! Смотрю я на вас, слушаю: один с женой замучился, другой на работе мучается, и не нравится она ему, а все равно не бросит ее, мучается, терпит. А если на работе хорошо, если с женой все складывается хорошо, все равно где-нибудь да страдаете: с хозяйством там со своим, с детьми непутевыми или оттого что денег у вас мало, или, наоборот, много и их надо как-то сохранить и приумножить. Все у вас какие-то проблемы, с чем-нибудь да мучаетесь. Иногда вот собьетесь за такой откровенный стол — и такой у вас возвышенный образ мыслей появляется! Тут-то вы уж все вопросы готовы решить, даже и мировые, за всех! Но, скажите, почему вы в своей-то жизни так бестолково барахтаетесь? Почему жалуетесь на нее, зачем стонете?
Учитель: — Хорошо сказал, Цыган. Бывает, выпьешь — и такие в себе силы, такие чувства, такую радость в себе найдешь, и все кажется возможным в жизни! А с похмелья встанешь — куда все делось?
Пьяненький студент: — Цыган, а у вас есть в таборе цыгане?
Левандевский: — О! Студент в распыл пошел. Веселья захотелось. Зина, включи музыку тихонько.
(Из радио звучит Высоцкий: «…Хоть казни меня, расстреливай, Посмотри, как я любуюсь тобой, Как мадонной рафаэлевой…»)
Мелихов: — Сколько же народу в России Владимир Семенович споил!.. Давайте и мы за него выпьем.
(Выпивают. Молчат. Цыган сел на свое место, тоже притих.)
Мелихов: — Ромала, вольная твоя душа, ну а что ж героям-то нашим делать?
Цыган: — Это вы про тех, которые в пьесе? Пусть они счастливы будут. Пусть хоть в пьесе не боятся радости, если любят друг друга. Пусть он ее куда-нибудь увезет…
Пьяненький студент: — …В кибитке?
Цыган: — …А если она не согласится с ним уехать — брось ее! Ну жить-то надо весело! Весело, легко и красиво!
Иваныч: — Нельзя. Нельзя радость в жизни откладывать на потом. Не надо бояться радости. Надо поотчаяннее быть. И не думать, что скажут про тебя люди, партком.
Учитель: — Какой партком, старый?
Иваныч: — Я вот проосторожничал всю свою жизнь. Все на других оглядывался, что они обо мне подумают да что скажут.
Пьяненький студент: — Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков! Цыган! Ну давай пошлем за цыганами!
Цыган: — У тебя деньги-то есть на цыган?
Пьяненький студент (со вздохом): — Нет, нету. Я уже сообщал об этом. Нету у меня денег на радость в жизни! Приходится так, без них, обходиться. Без цыган. И без денег.
Зина: — Григорий Иваныч! Ну а что у вас дальше-то в пьесе происходит?
Мелихов: — В пьесе-то? Цыган, а что, правда у вас в поселке кибитки есть и лошади?
Цыган: — Есть…

• « Уроды
• » Звездный час