Зона: — Нет, через месяц еще (Зона немного растрогался при воспоминании о беременной жене).
Цыган: — Не дает уже, а?
Верка: — Ромала, долго тебя еще ждать?
Цыган: — Иду! (Шепотом) Оставить тебе Верку на ночь? За так, вот за глоток твоего дешевого чифиря?
Зона: — Да пошел ты!
Цыган: — Я-то пошел. А ты тут оставайся, честный труженик и молодожен. Дрочи в одиночестве.
Зона (хватает за грудки Цыгана): — Фильтруй базар, рожа немытая!
Цыган: — Пусти, Зона (хватается за нож).
Зона отталкивает Цыгана (Цыган отстукивает нервную чечетку): — И впредь веди себя хорошо. А то вот скажу вертухаю, что ты по ночам превращаешь наш театр в публичный дом. Ладно, ладно, шучу, не кипятись (напевает под Цоя): Закрой за мной дверь, я ухожу!
***
Левандевский, наблюдая, как Верка, Цыган, а за ними и Зона уходят, делает последний глоток из маленькой фляжки и тенью прошмыгивает через сцену в противоположную от них сторону.
***
Цыган (еще у дверей): — Зона, а что слыхать про ветерана войск НКВД и убийцу родных дядьев Павлика Морозова?
Зона: — Не знаю. В реанимацию его «скорая» увезла.
Цыган: — Кому горе, кому радость. Уж он-то не пустил бы меня в театр с Веркой. Кристального маразма вахтер был, не то что ты.
Зона: — Да идите уж вы!
Верка: — Спасибо тебе, Зона, за приют.
Зона: — Всегда пожалуйста.
Картина 3.
Зона возвращается к себе. Пьет чифирь, успокаивается, включает негромко радио. Там по-прежнему стебается ночной ди-джей, говорит, что он прощается со слушателями и теперь до утра с ними будет очаровательная Маргарита.
Ведущая: — В Москве теперь ровно полночь, а значит, наступил новый день, с чем я вас всех и поздравляю!
Зона: — Новый день. И тебе, Андрей Юрьевич Анчугов, он же Зона, исполнится сегодня 41 год. И что ты имеешь в жизни на сегодня? Три рейда по афганским горам, четыре ходки на зону и полтора года трудового стажа. Хорошо, что никто не знает про день рождения. А то поздравлять бы принялись. Интересно, что бы мне пожелал мой непосредственный начальник, главный машинист сцены, бывший капитан милиции и бывший тоже зэк по кличке Вертухай?
А что вообще человеку на пятом десятке можно пожелать в день рождения? В молодости там понятно: правильную дорогу в жизни выбрать, семью завести и без устали заниматься накопительством. Чтоб, значит, дом полная чаша, дача, машина, детишки-отличники. В старости тоже понятно, чего желать: здоровья, здоровья и еще раз здоровья. А что в 41-то год человеку желать? Ни два, ни полтора, ни молодой, ни старый. То ли уже ничего в жизни не получилось, то ли еще не получилось (Зона заливает кипяток в кружку: «Вторячок!», кидает в рот карамельку, усаживается в кресло).
— Итак, что же мы имеем, Андрюша? Здоровье? Осталось еще что-то (снимает очки, глядит через них). Семь диоптрий и половина печени. Недвижимость? Избушка на курьих ножках, спасибо троюродной бабушке за наследство. Семья? Молодая жена. Впрочем, молодая уже не молода. В 37 лет в первый раз рожать собралась. Но женщина хорошая, и женился я, кажется удачно. Друзья? Хм-м…
***
Тут, в глубине театра, раздаются стуки в дверь, сначала робкие, потом сильнее и настойчивее. Доносятся возгласы: «Эй, кто-нибудь! Откройте!» Зона, поискав глазами, чем бы вооружиться (веник, совок, ведро мусорное повертел в руках), находит оставшуюся от старика-вахтера, увезенного из театра на «скорой», трость и идет через сцену.
Картина 4.
Зона осторожно, подняв трость , как дубину, идет в левый дальний конец сцены. Останавливается, прислушивается, не померещилось ли.
Левандевский: — Эй, кто-нибудь!
Зона (успокаиваясь): — Да не ори ты, слышу. Леван, это ты, что ли?
Левандевский: — Я, я! Отопри скорей, кто там, в туалет хочу — аж в ушах плещется!
Зона: — Потерпи еще, я за ключом сбегаю (возвращается к вахте, оставляет трость, долго ищет ключ: «Черт, кто его сюда положил, почему он не на месте?», отпирает узника и рассказывает в спину Левандевскому, который делает вид, что очень торопится в туалет). А я забыл про тебя. У нас тут с чекистом-то нашим приступ случился, его на «скорой» увезли. По мне, так ему бы уже давно на катафалке ехать пора, а его в больницу. Ты бы видел, как Вертухай с ним суетился. На фельдшера даже покричать пробовал, но тот послал его подальше.
Левандевский: — И ты что, вторую ночь подряд дежурить согласился? Вас же трое тут, часовых, третьего-то не нашли, что ли, на подмену?
Зона: — Нашли. Только его теперь самого охраняют — баба в вытрезвитель сдала.
Левандевский: — Вот народ! Сто рублей зарплата, а все равно умудряются на них в запой пуститься!
***
Устраиваются на вахте. Левандевский — в мрачной задумчивости. Потом, как будто что-то вспоминает, его бьет нервная дрожь. Видит на столе кружку, полную нифелей, и, брезгливо морщась, допивает из нее последний глоток. Сплевывает чаинки.
Левандевский: — Заваришь еще чайку? А может, у тебя выпить что-нибудь есть?
(Зона ведет себя как-то странно. Украдкой приглядывается к Левандевскому, раздувает ноздри, как будто уловил какой-то забытый запах.)
Зона: — Тьфу, черт! Конечно, есть! Забыл совсем. Вчера ведь Мелихов в театр вернулся, прошел очередной курс лечения от алкоголизма. Выпить с тобой хотел. А как узнал, что ты уже никакой, маленькую тебе оставил, чтобы ты, когда очнешься, опохмелился. Она у меня в тумбочке, сейчас принесу.
(Пока Зона ходит за водкой, Левандевский сидит замерев, он неподвижен и измучен.)
Зона (возвращаясь): — А откуда у вас с Мелиховым такая дружба? Он хоть и пьяница, но лучший актер в театре. Другого бы давно выгнали, а этого терпят. Он и ты — обыкновенный монтировщик декораций.
Левандевский: — Учился я у него.
Зона: — Где?
Левандевский: — В театральном институте. Он у нас актерское мастерство преподавал.
Зона: — Так ты актер, что ли?
Левандевский: — Недоучился я, бросил.
Зона: — Выгнали, поди?
Левандевский: — Почему? Наоборот, уговаривали остаться, Мелихов — особенно. Говорил, что из меня настоящий актер должен получиться.
Зона: — А зачем бросил?
Левандевский: — Давай-ка лучше выпьем!
Зона: — Вообще-то, я в глухой завязке. Как-то не складываются у меня отношения с водкой, столько через нее горя хлебнул. Но ладно! Сегодня — особенный день. Давай капельку.
Левандевский в упор смотрит на Зону, как бы даже и не в себе: — Чем это он особенный?
Зона: — Да день рождения у меня.
Левандевский: — Вот это да! И сколько тебе?
Зона: — Сорок один.
Левандевский: — Ну что, Андрюша, поздравляю. Что тебе пожелать? Здоровья — еще рано, любви — уже, пожалуй, пошло. Семейного счастья — с этим можно и впросак попасть. Так что удачи тебе. Поймай ее за хвост, намотай на кулак и держи ее в своих руках сколько сможешь.
Зона: — Красиво сказал. Спасибо.
(Выпивают. Молчат)
Зона: — Да, удача. Этого бы мне надо. Давно фарт от меня отвернулся.
Левандевский (стряхивая с себя наваждение): — Чего говоришь?
Зона: — Да, жизнь у меня какая-то бесфартовая…
Левандевский: — Давай-ка еще по чуть-чуть для разговору. У меня ночь давно, похоже, началась, выспался. Вы когда меня в склад-то уложили?
Зона: — Да рано. Декорации еще только начали ставить. Ты на Вертухая едва не упал. Он для первого раза сделал вид, что заметил, что ты почти никакой. Ну а мы от греха подальше тебя и спрятали.
Левандевский: — Ну а сколько времени-то было?
Зона: — Да что тебе за дело, сколько времени было? Часов шесть, наверное.
Левандевский: — Шесть. А сейчас сколько?
Зона: — Сейчас первый час ночи. Вон часы-то висят, не видишь, что ли?
Левандевский: — Значит, получается, что я с шести часов дня до часу ночи находился в театре русской драмы, запертый на ключ в глухой, без окон, комнате бархатного реквизита?
Зона: — Ну, блин! Ты вроде как алиби себе проговариваешь.
Левандевский: — Ага. Только вот не поверит твоим показаниям ни один мент. (Берет ту самую трость, замечает на ней гравировку, читает вслух: «Ветерану войск НКВД-КГБ от старых товарищей».) Вот ему бы поверили. Не вовремя с ним приступ случился.
Зона: — А он правда, что ли, убийцу Павлика Морозова лично расстреливал?

• « Уроды
• » Звездный час