Левандевский: — Балаган! А ты знаешь, кажется, многие зрители подумали, что и двое дебоширов в зале, и милиция — это все специально подстроено, авангард там и прочая туфта, чтобы веселее было…
Зина: — Ну-ка, ну-ка (трогает его разбитую губу). Да, а вы-то по-настоящему подрались. Больно?
Левандевский: — Пустяки. Зин, все, что мы сейчас тут у тебя выпьем и закусим, ты на мой счет запиши.
Зина: — Опять в кредит, что ли? Нет. Ты должен, Мелихов должен, нет, никаких кредитов больше.
Левандевский: — Да почему в кредит? Я сейчас с тобой рассчитаюсь — и за прошлое, и за сегодня. Давай открывай свою тетрадочку, сколько я тебе должен? И Мелихова тоже посмотри, я заплачу за него.
Зина: — Разбогател, что ли, Сережа?
Левандевский: — Да так, чуть-чуть. Ну, где твоя тетрадка?
Зина: — Зачем мне тетрадка? Я и так помню. За тобой — 890 рублей долга, а за Григорием Иванычем — две тыщи триста рублей.
Левандевский (достает деньги, отсчитывает): — Вот, возьми три пятьсот. И еще пятьсот, за доброту твою.
Зона (монтировщики уже расселись за столом): — Вот-те раз! И Чехов не драматург, и Есенин — кабацкие стишки писал. А наш Петрович, который всю свою жизнь в театре прожил, что и вспомнил из спектаклей, так только Чехова. «Вишневый сад» — это же Чехов? Оттуда ведь он Фирса-то изобразил?
Пьяненький студент: — А, кстати, где он, Петрович-то? Где наш Фирс? Забыли мы старика-то (ха-ха!), забыли!
Учитель (пьяненькому студенту): — Ты подожди. (Трезвому студенту) Саш, вот ты скажи. Так, как Бунин про Чехова написал, что тот совсем не драматург, так и я могу сказать. Только кто меня услышит и кто мне поверит? Ты первый и не поверишь. А вот почему ты Бунину веришь?
Левандевский: — Так, ребята, принимайте выпить и закусить. Иваныч, тебе — коньяку, а нам — водки? (Зине) А, Зин, давай все, что у тебя есть. И деньги возьми сразу. (Говорит и отсчитывает, чтобы монтировщики не слышали: «Возьми вот три тысячи, нет, лучше пять. А если все не просидим, сдачу оставь себе». Зина: «Не надо мне лишнего!» Левандевский: «Ну открой тогда на нее кредитную линию, мне и Мелихову». Зина: «Ладно».)
Зона: — …Сам-то Бунин что для театра написал?
Трезвый студент: — Пьес он не писал. Но ведь почти любой его рассказ — это трагичная история. Но почему-то никто не берется переложить его для театра…
Левандевский: — А давайте-ка выпьем сначала за наш театр, за тот, который есть.
Пьяненький студент: — А потом, следом, за тот, который будет. (Выпивают, закусывают. Входит Мелихов.)
Мелихов (входит в буфет, слышит последние слова про Бунина): — А какой рассказ у Ивана Бунина вам больше других нравится из тех, что, по вашему мнению, можно попробовать переложить на сцену?
Трезвый студент: — «Холодная осень».
Мелихов: — Мне стыдно, но я не помню эту вещь.
Трезвый студент (рассказывает): — 1914 год. Война началась. Первая мировая. Осень была действительно очень ранней и холодной. Дворянская усадьба. Он и она, жених и невеста — они помолвлены. Жених уезжает на фронт. Вечер прощания, поцелуй в осеннем саду. «Как блестят глаза! — говорит он. — Тебе не холодно? Воздух совсем зимний. Если меня убьют, ты все-таки не сразу забудешь меня? (Студент играет, не просто пересказывает, а талантливо играет этот прощание. Иваныч не выдержал, откликнулся)
Иваныч: — Да это ведь уже драма! Это ведь уже трагедия — это вот расставание. Они ж вместе жизнь свою собирались прожить, планы строили, о детях мечтали…
Цыган: — Думаешь, они еще не спали вместе?
Учитель: — Нет, Цыган, не спали, тогда люди не так беспутно со своей жизнью обращались.
Цыган: — Да ты-то откуда знаешь, какие они тогда были?
Зона: — Да помолчите вы оба! И ты тоже, старый, давайте послушаем. Как там дальше-то было, Саш?
Трезвый студент (он уже мысленно ушел по сюжету бунинской новеллы и, возвращаясь, сначала не играет, а просто пересказывает): — Она, конечно, ответила ему, что не переживет его смерти. Убили его через месяц. Потом умерли ее отец и мать. И вот началась будто бы настоящая жизнь. Без всяких сказочек и наивных надежд и мечтаний, какие обыкновенно у всех бывают в юности. Революция, гражданская война. Девушка вышла замуж за пожилого человека, уехала с ним на юг, к белым. Потом они убежали в Турцию, где умер ее муж. И без семьи, без Родины она скиталась по Европе, все повидала и все испытала. И вот старая, одинокая, доживает она свой век, как Бог послал, чем Бог послал. (Студент мало-помалу начинает играть по-настоящему, играет тоску и боль и жажду по большой и взаимной любви.)
«Так и пережила я его смерть, опрометчиво сказав когда-то, что я не переживу ее. Но, вспоминая все, что я пережила с тех пор, всегда спрашиваю себя: да, а что же все-таки было в моей жизни? И отвечаю себе: только тот холодный осенний вечер. Ужели он был когда-то? Все-таки был. И это все, что было в моей жизни, остальное — ненужный сон».
(Пауза, которую нарушает друг трезвого студента — пьяненький студент.)
Пьяненький студент: — Говорил я тебе, Алексашка, еще в загсе говорил, когда брак твой свидетельствовал: не будешь ты жить со своей Риммой. И сейчас скажу: не будешь ты с ней жить. Потому как уже сейчас, на третий месяц после свадьбы, она ругается с тобой из-за малости твоих денежных доходов.
Учитель (пьяненькому студенту): — А ты, конечно, хочешь сказать, что счастье не в деньгах?
Пьяненький студент: — Нет, конечно! Вот у меня нет ни копейки, причем уже давно, но я счастлив абсолютно!
Зина: — Счастье, может быть, и не в деньгах. Но сколько радости на них можно купить!
Иваныч: — А что, Григорий Иваныч, можно вот такую осень на сцене сыграть?
Мелихов: — На сцене все можно сыграть. Но «Холодная осень», мне кажется, все-таки не драма. Это — поэзия. Высокая очень поэзия. По этой новелле даже и фильм было бы трудно снять. Действия очень мало. И оно сильно по времени растянуто. Но настроения много. А как сыграть настроение?
Учитель: — И будем мы в своем театре и дальше ставить всякую хрень?
Мелихов: — Ну почему? А как занятно получается, я вот все думал, с кем мне лучше посоветоваться: с режиссером нашим, с завлитом или еще с кем из актеров? А сейчас вижу, что с вами-то вот лучше всего и будет посоветоваться, господа постановщики. М-м-м, один никому не известный автор попросил меня пьесу его посмотреть…
(Вбегает Вертухай)
Вертухай: — Вот они все где! А кто работать будет?
Левандевский: — Вертухай, чего ты опять орешь?
Вертухай: — Как? Как ты меня назвал?
Зона (в сторону): — Опана! А он что, не знает свое погоняло?
Вертухай: — Мы с тобой потом поговорим, Левандевский! Кто декорации менять будет?
Иваныч: — Да что там менять-то! Там же только круг повернуть. Уж это-то вы и сами могли бы сделать, кнопочку-то нажать, вы же «главный машинист сцены»!
Учитель: — А не справишься, Петровича разбуди. Он там где-то под шашками спит.
Зона: — В общем, не мешал бы нам здесь сегодня, начальник.
(Вертухай хочет вскинуться, но прислушивается к ветерану II ранга Иванычу.)
Иваныч: — Вы уж, батенька, Бенедикт Всеволодович…
Цыган: — Вот имечко-то родители Вертухаю дали…
Иваныч: — …не шумите, пожалуйста, сегодня. У нас тут такой разговор необычный затеялся. Необыкновенный, праздничный прямо.
Вертухай: — Ну хорошо, Олег Владимирович, хорошо. Отдыхайте, разговаривайте. Но уж сильно-то не пейте. Ведь банкет же сегодня.
Иваныч (провожая Вертухая до дверей): — Хорошо, хорошо. (Закрыв двери) А кто и напьется, не велик грех под такой разговор.
***
Картина 16.
Мелихов: — Ну, господа постановщики, еще раз: попробуем послушать новую пьесу? Не забывайте, что пьеса у автора — первая, и вы — первые ее слушатели. Так что будьте внимательны и снисходительны.
Действие начинается, как начинается вообще почти все, уж жизнь человеческая точно, в постели. Лежат двое, он и она. Она: «А может, поиграем?» Он: «Во что?» Она: Ну как в прошлый раз». Он: «Вот глупости какие! Не хочу я». Она: «Ну давай, ну пожалуйста, раз уж ты ни во что другое ночью играть не можешь». Он: «Ты опять?» Она: «Хорошо, не буду».
Пьяненький студент: — А во что они в прошлый раз играли?

• « Уроды
• » Звездный час