А л к м е н а. А правда ли, что его крылья при каждом взмахе мелодично звенели?
Л е д а. Совершенная правда, — знаете, так звенят цикады, только у них звук более резкий. Я провела пальцами по основаниям крыльев, — перья зазвенели нежней, чем струны арфы.
А л к м е н а. А как вас известили о его выборе?
Л е д а. Это произошло летом. Только что минуло равноденствие, и высоко в небе, меж звездами, все время возникали огромные лебеди. Они проплывали прямо надо мной, и мой муж потом в шутку говорил: «Вот т и угодила под лебедя!»
А л к м е н а. Ваш муж шутит по этому поводу?!
Л е д а. Мой муж не верит в богов. Поэтому в моем… случае он видит лишь игру воображения или повод к игре слов. Это, знаете ли, очень удобно.
А л к м е н а. Вы были застигнуты врасплох, взяты силой?
Л е д а. Взята приступом, но сколь нежным приступом! Внезапное касание чего-то… никогда человеческим пальцам — этому пучку червяков — не коснуться так легко! Внезапное объятие… никогда человеческим рукам — этим неуклюжим обрубкам — не обнять так умело, внезапное соитие в ритме неземном, небесном, астральном, вечном,- словом, это было упоительно! Да что я вам рассказываю: скоро вы и сами все узнаете не хуже меня.
А л к м е н а. Как он расстался с вами?
Л е д а. Я лежала. Он поднялся прямо надо мной. На несколько мгновений он наделил меня нечеловеческой остротой зрения, и потому я смогла проследить его, полет до самого зенита. Потом он скрылся .
А л к м е н а. И с тех пор — ничего?
Л е д а. Ну… отчего же? Благоволение самого Юпитера, поклонение его жрецов. Иногда тень лебедя падает на меня, — когда я вхожу в ванну, и никакое мыло не в состоянии стереть ее… Ветви груши — свидетельницы нашего свидания ­ склоняются передо мною, когда я прохожу мимо. Учтите, я не потерпела бы длительной связи даже с самим богом. Второй визит — это еще куда ни шло. Но он почему-то пренебрег этим знаком внимания.
А л к м е н а. Второй визит… быть может, мы его вам устроим… И что же, с тех пор вы блаженствуете? .
Л е д а. Блаженствую? Я бы не сказала. Но я по крайней мере благоденствую. Вот вы сами убедитесь, — этот вихрь страсти на всю жизнь опустошит и очистит все ваше существо.
А л к м е н а. А мое существо вовсе не нуждается в очищении. Но какая разница, — я все равно этого не увижу.
Л е д а. Ну так почувствуете. Это событие сорвет завесу слепоты с вашей любви к мужу, над вами никогда больше не нависнет гнет неизбежности, который лишает ваши супружеские объятия сладкого очарования любовной игры.
А л к м е н а. Леда, вы знaкoмы с Юпитером, так скажите, возможно ли растрогать его чем-нибудь?
Л е д а. Но я не знакома с Юпитером! Я видела eгo только в образе птицы!
А л к м е н а. А встретившись с ним как с птицей, какое мнение составили вы себе о нем как о боге?
Л е д а. Много логики в рассуждениях и весьма слабое знание женщин. Но он внимателен к любому замечанию и благодарен за самую ничтожную помощь. А почему вы об этом спрашиваете?
А л к м е н а. Я. решила отвергнуть любовь Юпитера. И я умоляю вас, помогите мне, спасите меня!
Л е д а. Спасти вас — от такой славы?!
А л к м е н а. Начнем с того, что я такой славы не заслужила. Разве могу я сравниться с вами — прекраснейшей из цариц и умнейшей из женщин? Кто еще, кроме вас, разобрался бы в птичьем синтаксисе?! Кто, кроме вас, смог бы изобрести письмо?!
Л е д а. Ах, но богам нет до этого никакого дела! Что толку учить людей писать, если боги никогда не научат их читать?!
А л к м е н а. Вы изучали астрономию. Вам известно, где у вас зенит, где надир. А я вечно их путаю. Вам, как звезде, уже и место в небе, заготовлено. Ваше тело от ученых занятий стало таким пышным и упругим, что, верно, оно сводит с ума всех богов и людей подряд. Стоит только разок взглянуть на вас, и сразу ясно: вы не просто женщина, но одна из тех живых статуй, сотни мраморных подобий которых украсят когда-нибудь живописнейшие уголки земли.
Л е д а. Ах, как мило! А мне-то наговорили о вас, что вы всего только молоды и недурны собой! Так что же вы задумали, моя дорогая крошка?
А л к м е н а. Я скорее убью себя, чем разделю ложе с Юпитером. Я люблю моего мужа.
Л е д а. Ну разумеется, вы больше никого и не сможете любить после свидания с Юпитером. Ни один смертный, ни один бог не посмеет и помыслить о вас!
А л к м е н а. Да, и я буду обречена любить мужа. Моя любовь к нему не будет плодом моего свободного выбopa. И этого он мне никогда не простит! . .
Л е д а. Ну-ну, не будем впадать в крайности! Сперва бог, потом муж, потом… Важен первый шаг!
А л к м е н а. Спасите меня, Леда! Отомстите Юпитеру за то, что он обнимал вас всего единожды, а теперь утешает поклонами какой-то груши!
Л е д а. Но как отомстить беззащитному белоснежному лебедю?
А л к и е н а. С помощью черного. Я объясню вам: займите мое место.
Л е д а. Ваше место?!
А л к м е н а. Та дверь ведет в темную спальню, где все приготовлено для отдыха. 3акутайтесь в мое покрывало, надушитесь моими духами. Юпитер попадется: в эту ловушку — и на свое же счастье. Ну неужели добрые приятельницы не могут оказать друг другу такую мелкую услугу?!
Л е д а. Да… по правде сказать… я не против. Ах, какая вы милая!
А л к м е н а. Отчего вы улыбаетесь?
Л е д а. В конце концов, вы, вероятно, правы. Чем больше я разглядываю и слушаю вас, тем больше убеждаюсь, что для Алкмены — средоточия стольких прелестей — этот поворот судьбы мог бы оказаться роковым. И как-то неудобно вовлекать вас против воли в нашу ассамблею, — вы ведь знаете, каждый високосный год вон на том высоком утесе собираются все женщин, которых кoгдa-тo любил Юпитер.
А л к м е н а. Это та самая знаменитая ассамблея, где происходят божественные оргии?
Л е д а. Божественные оргии? Что за чушь! Торжество отвлеченных идей — вот что такое наши собрания, милая моя кpoшка! И, учтите, ни один посторонний не допускается в наш избранный круг.
А л к м е н а. Но чем же в там все-таки занимаетесь? Или мне не дозволено этого знать?
Л е д а. Малютка моя, боюсь, вам трудно будет понять меня. Абстрактный язык мыслей — не ваш удел, к счастью, конечно. Вам наверняка неизвестны такие слова, как эталон, доминирующая идея, средоточия живота?
А л к м е н а. «Средоточие живота» мне понятно. Это пупок, верно?
Л е д а. Вряд ли вы поймете, если я расскажу, как распростертые на камне, поросшем реденькой травой и нарциссами, осиянные светом первичных понятий, мы весь день являем собой божественное сборище сверхкрасот; вряд ли вы оцените величие момента, когда мы зачинаем не от божественного семени, но от космических вихрей, бушующих вокруг нас, когда каждая из нас — праматерь, и одновременно дитя целого мира… Вы что-нибудь поняли из того, что я сказала?
А л к м е н а. Я поняла одно: ваша ассамблея в высшей степени серьезна.
Л е д а. Во всяком случае, в высшей степени специфична. И там, очаровательная Алкмена, добрая половина ваших достоинств, конечно, пропала бы втуне. Да, видимо, вы правы: вам не суждено стать отвлеченным символом, ибо вы ­ подлинная дочь земли, грациозная, жизнерадостная, эфемерная…
А л к м е н а. О, благодарю вас, Леда! Вы меня спасаете. Подумайте, как приятно спасти и сохранить эфемерное!
Л е д а. Ну разумеется, я спасу вас, дорогая моя. Решено! Только позвольте узнать, какой ценой?
А л к м е н а. Ценой?
Л е д а. Я спрашиваю, в каком виде явится к вам Юпитер? Хорошо бы он принял какой-нибудь импонирующий мне облик!
А л к м е н а. А-а… Но я ничего не знаю….
Л е д а. Но кому же и знать, как не вам? Ведь он обернется именно тем созданием, что сильнее прочих возбуждает ваши желания и питает ваши мечты.
А л к м е н а. Я как-то не могу припомнить…
Л е д а. От всей души надеюсь, что вы не любите змей. Бр-р-р, я их терпеть не могу. В этом случае меня не рассчитывайте! …Или пусть уж тогда будет крсавец-змей, свитый в кольца.
А л к м е н а. Но меня не волнует ни одно животное, ни одно растение…
Л е д а. Надеюсь, это относится и к минералам. Ну, же, припомните, Алкмена, у каждой из нас есть уязвимое место!

• « Жужа из Будапешта
• » Жены польских солдат в Ираке