М е р к у р и й. Ах, взаимность! Нда… Тогда действуйте как человек: пройдите по маршруту «дверь — постель — окно».
Ю п и т е р. Но она любит только своего мужа!
М е р к у р и й. Так примите облик мужа.
Ю п и т е р. Да он от нее ни на шаг! Он вообще носа не высовывает из дворца. Право слово, после тигров самые злостные домоседы — это герои на отдыхе!
М е р к у р и й. Но что вам стоит удалить его?! Есть отличный способ выставлять героев из дому.
Ю п и т е р. Война, что ли?
М е р к у р и й. Именно. Заставьте Фивы объявить кому-нибудь войну.
Ю п и т е р. Беда в том, что Фивы давным-давно замирились со всеми своими врагами.
М е р к у р и й. Подумаешь, какая важность, — ну так пусть воюют с друзьями. Этакая небольшая дружеская услуга. И когда только вы перестанете строить иллюзии по поводу своего могущества! Мы боги, а значит, человеческие деяния нам не по зубам. 3десь, на земле, мы не у себя, а в гостях, так что на удачу особенно не рассчитывайте. Богу придется сотворить тысячи и тысячи чудес, добиваясь от Алкмены того, что самый неуклюжий поклонник запросто получил бы от нее, чуточку покривлявшись. Так что послушайтесь меня: повелите явиться воину с вестью о войне. Тотчас отправьте Амфитриона в действующую армию, сами примите его облик, меня, как только он отбудет, превратите в Созия, и я по секрету от всех шепну Алкмене, что Амфитрион уехал лишь для вида, но что он тайном вернется и проведет ночь во дворце… Ого, сюда идут! Давайте-ка спрячемся, не то нас обнаружат… Да нет, не надо специальной тучи, Юпитер, у них здесь на земле имеется кое-что получше, дабы скрываться от настырных кредиторов, от ревнивых мужей и даже от повседневных забот, — это гениальное демократическое изобретение, впрочем, единственно удачное на этой планете, — и зовется оно «ночь».

СЦЕНА ВТОРАЯ

Созий, Трубач, Воин.

С о з и й. Это ты нынче дежурный трубач?
Т р у б а ч. Я, с вашего позволения. А ты кто? Кого-то ты мне напоминаешь.
С о з и й. Вряд ли. Я Созий. Чего же ты ждешь, труби!
Т р у б а ч. А о чем оно будет, ваше объявление?
С о з и й. Сейчас сам услышишь.
Т р у б а ч. Пропажа, что ли, какая приключилась?
С о з и й. Haxoдкa. Труби, говорят тебе!
Т р у б а ч. Ну да, так я и затрубил неизвестно о чем!
С о з и й. Эй, чего ты ломаешься? Все равно ведь трубишь на одной только ноте!
Т р у б а ч. Так-то оно тан, моя труба монотонна, а все же запомните: эта нота — целый гимн, и сочинил его я.
С о з и й. Гимн?! На одной ноте?! Ну-ну, пошевеливайся, Орион уже взошел.
Т р у б а ч. Так-то оно так, Орион взошел, а все же запомните: среди монотонных трубачей нет мне равных, ибо, поднося трубу к губам, я мысленно исполняю всю музыкальную тему, и мой единственный звук становится ее заключительным звуком, а это придает ему ценную неожиданность и неожиданную ценность.
С о з и й. Поторапливайся, не то город заснет.
Т р у б а ч. Так-то оно так, город заснет, а все же запомните: мои коллеги прямо лопаются от зависти. Говорят, ученики в школах трубачей из кожи вон лезут, чтобы блеснуть качеством молчания, а не звучания. Так скажи мне, о какой утрате собираешься ты объявить, чтобы я мог сложить о ней свою немую песнь.
С о з и й. Буду объявлять о мире.
Т р у б а ч. О каком мире?
С о з и й. О том, что называется мирным временем, — о перерыв между войнами. Амфитрион приказал мне зачитывать фивaнцaм по одной декларации — каждую ночь. Никак не избавится от походной привычки все ставить с ног на голову. Чего только у нас нет, — декларации о всевозможных средствах: от комаров, от ураганов, от икоты. Декларации об урбанизме, декларации о богах. Все виды срочных советов. Сегодня настала очередь декларации о мире.
Т р у б а ч. Ага, понимаю. Это что-то весьма патетическое, возвышенное…
С о з и й. Куда там, декларация-то скромненькая.
Т р у б а ч. Ну так слушай. (Подносит инструмент к губам, слегка отбивает рукой такт и наконец трубит.)
С о з и й. Теперь моя очередь.
Т р у б а ч. Когда читают речь, поворачиваются лицом к слушателям, а не к ее автору.
С о з и й. А если автор — государственный деятель! И потом все равно все спят. Взгляни — ни одного огонька. Твоя единственная нота не имела успеха.
Т р у б а ч. С меня достаточно, если они услышали мой неслышный гимн.
С о з и й (с пафосом). О фиванцы! Вот единственная декларация, которую вы можете прослушать, не вставая с постелей и даже не просыпаясь! Май начальник, генерал Амфитрион, хочет говорить с вами о мире. Что мажет быть прекраснее, чем мир?! Что может быть прекраснее, чем генерал, рассуждающий о мире?! Что может, наконец, быть прекраснее, чем генерал, рассуждающий об оружии, мирно спящем в мирной ночи?!
Т р у б а ч. Что может быть прекрасней, чем генерал? Ясное дело…
С о з и й. Молчи ты…
Т р у б а ч. Два генерала!

За спиной Созия появляется вооруженный В о u н гигантского роста,
он медленно поднимается по лестнице:

С о з и й. Спите спокойна, фиванцы! Сколь прекрасен сап на земле, которую не терзают военные траншеи, под охраной законов, которые никем не нарушаются, среди ворон, кашек, собак и крыс, которым незнаком вкус человечины! Скаль прекрасна сознание, что твое лица — не маска, наводящая ужас на людей иной расы, с иным цветам кажи иди волос, а просто овал, приспособленный прежде всего для улыбок и смеха! Сколь прекрасна, вместо того чтобы карабкаться по осадным лестницам, неспешна восходить к Морфею па ступенькам завтракав, обедов и ужинов! Сколь прекрасна, не мучаясь угрызениями совести из-за убитых твоей рукой, вести внутри себя нежную гражданскую войну ощущений, мечтаний, страстей! Спите же! Когда вы, раскинув руки, удаетесь сну, самые роскошные доспехи выглядят убого в сравнении с вашими нагими беспомощными телами, украшенными одним лишь пупком. Никогда еще ночь не была столь светла, сталь благоуханна, столь безмятежна! Спите спокойно!
Т р у б а ч. Что ж делать, будем спать.

Воин преодолевает последние ступени u подходит к ним.

С о з и й (вынимает свиток и читает). «Меж Илисусом и его притоком нами захвачен в плен козел, переправившийся из Фракии… Меж Олимпом и Тайжетом мы расторопно и умело засеяли клин, — ceменa уже дали всходы, которые вскоре заколосятся… там же выпущены. в жасмин два пчелиных рая… На берегах Эгейского моря все спокойно, и вид волн и светил не вселяет более смятения в сердца… На архипелаге же мы перехватили тысячу сигналов от храмов к звездам, от деревьев к домам, от животных к людям, — над их расшифровкой веками будут биться наши мудрецы. Грядут столетия мира! Будь проклята война!»

Воин останавливается за спиной Созия.

В о и н. Что ты сказал?
С о з и й. Сказал то, что мне и велено была говорить: будь проклята война!
В о и н. А знаешь ли, кому ты это говоришь?
С о з и й. Нет.
В о и н. Воину!
С о з и й. Видишь ли, войны бывают разные…
В о и н. Но воины все одинаковы. Где твой хозяин?
С о з и й. Вон в той комнате, в единственной, где еще горит свет.
В о и н. Доблестный генерал! Он изучает план будущей кампании?
С о з и й. Ну как же, конечно. Он его там холит и лелеет.
В о и н. Какай великий стратег!
С о з и й. Он кладет его рядышком с собой на ложе и покрывает поцелуями.
В а и н. Впервые слышу о таком методе… Поспеши вручить ему это донесение. Пусть он оденется. Пусть ан поторопится. Его доспехи наготове?
С а в и й. Между нами говоря, слегка заржавели, — правда, он обновил на них заклепки.
В о и н. Так чего же ты мнешься?
С о з и й. Не мог бы ты подождать до утра, а? Ведь даже его лошади уже спят, лежа на боку, совсем как люди, — столь безмятежен сегодня мир. Сторожевые псы и те храпят, забившись в будку, на которой дремлет, сова.
В о и н. Животные не правы, доверяясь миру людей.
С о з и й. Прислyшaйся! От моря, от селений, отовсюду струится еле различимая музыка. Cтapики говорят: это песнь мира.
В о и н. Вот в такие-то минуты и разражается война.

• « Жужа из Будапешта
• » Жены польских солдат в Ираке