А л к м е н а. Она ли удивительна? Вспомни позавчерашнюю ночь, когда ты спас ребенка, унесенного морскими волнами. Ты вошел ко мне в лунном свете, и на коже твоей алмазно сверкали кристаллы соли и мерцали водоросли,- должно быть, это морские божества увенчали тебя. И даже сквозь сон ты судорожно прижимал меня к груди, как ребенка. Вот когда провела я удивительную ночь!.. Нет, если бы я захотела дать имя сегодняшней ночи, я бы назвала ее «супружеская». В ней была непривычная мне основательность, надежность, ­ меня она даже позабавила. Никогда еще не была я настолько уверена, что вновь увижу тебя утром — такого румяного, веселого, такого проголодавшегося, — и впервые в жизни меня не угнетала божественная печаль, которая пронизывает мою душу всякий раз, когда мы вместе,- печаль при мысли о том, что каждая минута приближает тебя к смерти, и вся моя любовь тут бессильна.
Ю п и т е р. Что я слышу?! Женщины, оказывается, тоже употребляют слово «божественная»?
А л к м е н а. Конечно, — перед словом «печаль».

Пауза.

Ю п и т ер. Какая очаровательная комната!
А л к м е н а. Странно, она понравилась тебе именно сегодня, когда ты проник в нее тайком?!
Ю п и т е р. Однако люди довольно изобретательны! Вставляют в окна полупрозрачный минерал и добиваются того, что на этой довольно-таки плохо освещенной планете в домах видно яснее, чем где-либо во вселенной! Надо же было додуматься!
А л к м е н а. Ты не очень-то скромен, дорогой. Ведь это твое собственное изобретение.
Ю п и т е р. Ах, да! А какой прелестный пейзаж!
А л к м е н а. Вот его ты можешь нахваливать сколько душе угодно,- это не твоих рук дело.
Ю п и т е р. А чьих, можно узнать?
А л к м е н а. Бога из богов.
Ю п и т е р. Не назовешь ли ты его имя?
А л к м е н а. Юпитер.
Ю п и т е р. Как чудесно звучат в твоих устах имена богов! Кто научил тебя складывать губы так, будто ты вкушаешь амброзию? Ты похожа на козочку, когда она, высоко подняв голову, ощипывает веточку ракитника. Благоуханно каждое слово в твоих устах! Повтори же! Говорят, боги иногда сходят на землю, если к ним взывают так, как ты.
А л к м е н а. Нептун! Аполлон!
Ю п и т е р. Нет, нет, повтори первое имя.
А л к м е н а. Если уж я козочка, дай мне попастись по всему Олимпу. Впрочем, мне больше нравится сочетать имена богов парами: Марс и Венера, Юпитер и Юнона… Когда я перечисляю их вместе, я будто вижу, как они торжественно, рука об руку, шествуют по облакам. Какая это, должно быть, величественная картина!
Ю п и т е р. Нда, веселенькое зрелище… Так, значит, ты находишь удачными творения Юпитера — все эти горы, холмы?
А л к м е н а. Они прекрасны! Только вот… сотворил ли он их сознательно?
Ю п и т е р. Ну еще бы!
А л к м е н а. Вот ты, дорогой, все творишь сознательно, — прививаешь ли ты грушу к сливе, изобретаешь ли двухлезвийную саблю. А знал ли Юпитер в первый день творения, как именно он собирается все это устраивать?
Ю п и т е р. Говорят, знал.
А л к м е н а. Он создал землю, — с этим еще можно согласиться. Но кpacoтa земная рождается сама по себе, она живая, преходящая. Высшее чудо красоты в том, что она эфемерна. Юпитер же вполне солидный бог, — вряд ли в его намерения входило создание чего-то быстротечного.
Ю п и т е р. Не кажется ли тебе, что ты весьма смутно представляешь себе сотворение мира?
А л к м е н а. Так же смутно, как и его конец. Ибо я одинаково далека и от того и от другого, и память прошлого так же слаба во мне, как предвидение грядущего. А ты хорошо представляешь себе сотворение мира, дорогой?
Ю п и т е р. Как сейчас вижу… Вначале царил хаос. Надо было быть воистину гениальным, как Юпитер, чтобы догадаться расчленить его на четыре стихии.
А л к м е н а. Разве у нас всего четыре стихии?
Ю п и т е р. Да, целых четыре, первая из них вода. И уж ты поверь мне, создать ее было вовсе не просто! Это только на первый взгляд кажется, что вода — это так, пустяки. Но помыслить о том, чтобы создать воду, вообразить себе воду ­ это не шутка.
А л к м е на. Интересно, чем же до того плакали богини — бронзовыми слезами?
Ю п и т е р. Не прерывай меня! Я хочу объяснить тебе, что есть Юпитер. Он ведь может в любой миг предстать пред тобою. Хотела бы ты, чтобы он caм в блеске всевеличия, приобщил тебя к тайнам мирозданья?
А л к м е н а. Представляю себе, сколько раз он это проделывал. Нет уж я лучше послушаю, как ты фантазируешь на эту тему.
Ю п и т е р. Так на чем я остановился?
А л к м е н а. Мы почти кончили, ты уже рассказал о первозданном хаосе.
Ю п и т е р. Ах, да. Итак, Юпитеру вдруг явилась идея некоей упругой несжимаемой субстанции, которая заполнила бы пустоты и смягчила нескончаемую тряску в еще плохо отрегулированной земной атмосфере.
А л к м е н а. А морскую пену тоже он изобрел?
Ю п и т е р. Нет, но едва была готова вода, как ему пришло в голову окаймить ее берегами неправильных очертаний, способными сдержать натиск штормов, а вслед за тем он придумал разбросать среди вод материки, сделанные из камня и земли, ибо сплошная водная поверхность утомительна для глаз богов. Так и была создана эта планета со всеми ее достопримечательностями.
А л к м е н а. А сосны?
Ю п и т е р. Что «сосны»?
А л км е н а. Да-да, сосны,- и еще кедры, и пальмы, и кипарисы, — все эти пышные, голубовато-зеленые кроны, без которых пейзаж был бы мертв… и еще эхо?
Ю п и т е р. Эхо?
А л к м е н а. Ты вторишь мне точно как оно. И еще цвета, — это он создал их?
Ю п и т е р. Семь цветов радуги — целиком и полностью eгo заслуга.
А л к м е н а. А я говорю о терракотовом, о пурпурном, о малахитовом — о моих любимых оттенках.
Ю п и т е р. Ну, такие мелочи он оставил декораторам. Но зато, используя аритмичные колебания частиц эфира, явление волн, возникающих от попарных столкновений молекул, а также контррефракцию как следствие первичных рефракций, он сконструировал космические системы струн и лу­чей, рождающих в свою очередь мириады оттенков и звуков, к коим восприимчивы (или невосприимчивы, что ему глубоко безразлично) человеческие глаз и ухо…
А л к м е н а. Ну вот, а я что говорю?!
Ю п и т е р. А ты что говоришь?
А л к м е н а. Что он ровным счетом ничего не сделал! Eгo только и хватило на то, чтобы запутать нас, как мух, в этой кошмарной паутине видений и отзвуков, а теперь мы с моим бедным дорогим мужем должны выпутываться сами как знаем!
Ю п и т е р. Ты богохульствуешь, Алкмена! Знай, что боги внимают тебе.
А л к м е н а. Да где уж им меня услышать, — через все, что нагородил там, в космосе, Юпитер! И потом, стук мoeгo сердца наверняка заглушит в ушах высших существ мою болтовню, ибо сердце мое просто и бесхитростно. Да и за что гневаться на меня богам?! 3а то, что я не славлю Юпитера? Так ведь он создал вceгo четыре стихии вместо по крайней мере двадцати, в которых мы так нуждаемся, — а ведь он мог бы успеть и побольше — за целую-то вечность. Или за то, что душа моя полна благодарности Амфитриону, моему дорогому мужу, который, в отличие от Юпитера, в перерывах между битвами успел изобрести и оконные задвижки и новый метод прививки деревьев?! Ты даровал мне новую сладость вишен, новое сияние дня, — это ты творец земных чудес! Ну, что ты на меня так смотришь? Я знаю, ты не любишь комплиментов. Ты гордишься не собой, а мною… Скажи, тебе не случается досадовать на то, что я слишком уж земная женщина?
Ю п и т е р (величественно приподнимаясь). А тебе хотелось бы стать менее земной?
А л к м е н а. О нет, это отдалило бы меня от тебя.
Ю п и т е р. Неужели ты никогда не мечтала стать богиней или полубогиней?
А л к м е н а. Конечно, нет. Зачем мне это?
Ю п и т е р. Чтобы тебя чтили и превозносили.
А л к м е н а. Меня чтят и превозносят как смертную женщину, ­ это гораздо большая заслуга.
Ю п и т е р. Ну тогда чтобы стать невесомой, парить в облаках, шествовать по водам.
А л к м е н а. Ах, это дано любой жене, если у нее в качестве балласта имеется хороший муж.
Ю п и т е р. Ну тогда чтобы постичь смысл бытия, приобщиться к тайнам других миров.

• « Жужа из Будапешта
• » Жены польских солдат в Ираке