Гаев. Я вдруг подумал, Люба, зачем нам столько земли? Оставить себе участок вдоль реки, часть сада, – остальное продать, а деньги положить в банк под проценты.
Любовь Андреевна (резко). Лёня, твоё дело – молчать, думать, но молчать! (Со вздохом.) Laide comme une chenille!* (*французская плосовица: «Скверен, как гусеница».)
Гаев Полно, полно, Люба. (Поглядев на часы.) Сейчас приму касторки, умоюсь холодной водой – и буду как огурчик. Дашь мне, Фирс, переодеться?
Фирс (укоризненно). Леодин Андреич, Бога вы не боитесь! Шли бы лучше спать.
Гаев. Надоел ты, брат. Вот возьму и выкуплю у пристава Петруху Косого обратно, а тебя в желтый дом свезу. (Уходит к себе через залу, напевает.) «Голова ты моя удалая, долго ль буду тебя я носить…»
Фирс (идёт за ним). И что мне с вами делать!

Из передней доносится грохот, будто кто-то упал.

Любовь Андреевна (испуганно). Что там такое?

Вбегает Дуняша.

Дуняша (смеясь). Леонид Андреич зацепились ногой за половицу и упали! Ужасно смешно. (Убегает.)
Любовь Андреевна. Какой чудак этот Лёня… (Садится.) Дайте воды.

Епиходов дает ей напиться, садится рядом.

Какой я слабый человек! Как много жизнь даёт, и как мы мимо всего проходим! (Судорожно жмёт Епиходову руку.) Вы умный человек, поймёте. Ночью долго не засыпала, всё мрачные мысли лезли в голову. Так, в сутолоке, живёшь, и как будто всё как следует – и вдруг всё с необыкновенной ясностью вырисовывается, вся нелепица жизни. Жизнь! Отчего мы живём не так, как могли бы?! (Подносит к глазам платок и плачет.) Где же настоящая жизнь, Семён? Живёшь так, что ни себе ни людям. Никакого удовлетворения ни в чем. Счастливы люди, которые делают свое маленькое дело и довольны, и верят в него. Я себя чувствую такой ничтожной, такой слабой и бессильной в жизни. И вечное ощущение, что я ещё ничего не сделала в жизни, не жила. Это оттого, что в молодости я прозябала – не видела, не понимала и не чувствовала жизни. И теперь я растерялась. Я вот совсем не знаю, что мне надо делать. (Утирает слезы.) Мне в Париже было сыро, холодно, чуждо! Без моих девочек я совсем чувствовала себя забытой и отвергнутой! Казалось, отдала бы полжизни за то, чтобы очутиться здесь, хоть часочек посидеть в саду, в уголочке на скамеечке, совсем тихо, и отдохнуть хорошенько, и вообще представить себе, что этой поездки в Париж не существовало, что я никогда не уезжала из России и что вообще всё и все остались по-старому. (Вскакивает и ходит в сильном волнении.) А сегодня… сегодня меня тянет куда-то, в Москву, в Петербург – всё равно куда, на простор, в свет, подышать столичным воздухом и посмотреть на себя настоящими глазами. Очевидно: я оторвана от почвы, я люблю шум и не слышу его, одним словом – я переживаю теперь состояние пересаженного дерева, которое находится в колебании: приняться ему или начать сохнуть? (Смеётся, закрыв лицо.) Смейтесь надо мной, я глупая… Во мне идёт сумятица, борьба. Мне хочется выйти из всего этого человеком.
Епиходов. Великолепная, чудная женщина! Вам нелегко, я знаю. Вам тяжело от того, что вы несёте в себе бремя прошлого! С таким грузом, где бы вы ни были, вы не найдёте отдохновения для души.
Любовь Андреевна. Спасите меня, подскажите как мне забыть всё прошлое?! Верьте, верьте мне, умоляю вас! Я люблю честную, чистую жизнь, а грех мне гадок. (После паузы.) Но судьба без конца подталкивает меня к нему…
Епиходов. Любовь Андреевна, поймите, не судьба подталкивает вас к греху, а приобретённые вами привычки! Судьба здесь нипричём. Собственно говоря, у человека нет судьбы – хотя в течение тысяч лет нам твердят о том, что у нас есть судьба. У человека нет судьбы. У собак есть, у коров есть, у ослов есть. Они движутся по определенным рельсам. Каждый осел на протяжении миллионов лет жил одной и той же шаблонной жизнью – но не человек. Девяносто девять процентов наших проблем создано в результате того, что нас отклоняют от правильного пути, что нас направляют на пути, которые не предназначены для нас. Это прекрасный и таинственный путь, который есть в жизни, – он не делает нас похожими на железнодорожный поезд, идущий по рельсам. Железная дорога не имеет выбора, она не может направляться туда, куда ей нравиться. Рельсы закреплены; кто-то другой определяет их направление. Эти рельсы – судьба; поезд просто движется согласно чьему-то указанию. (Пауза.) Человек души состоит из свободы. Она, только она может выбирать, чего бы я ни хотел. Я могу выбрать страдание, я могу выбрать блажество.
Любовь Андреевна. Вы добрый, добрый… тысячу раз! Я даже покраснела.
Епиходов. Главное – довериться Существованию и знать, что Оно дало тебе жизнь, и значит, ты здесь не лишний. (Пауза.) Три четверти жизни своей я, русский человек, провел как среди японцев и китайцев. Всё плачает, рыдает во мне, а надо мной смеются, сам я смеюсь от души, а на меня смотрят хмуро и говорят с убеждением, как городничий: «Чему смеёшься? Над собой смеёшься!», и я постоянно бывал то озлоблен, то совершенно сбит с толку, с того душевного толку, без которого жить нельзя. Уж я не знаю почему, но часто вместо рыбы совали мне в руку холодную змею и вместо хлеба – камень. Изверился я до конца! Был счастлив, был несчастен, бывал богат трудовым богатством, бывал нищим в труде, обижали меня, оскорбляли тяжко, порой страдал я невыносимо… верили, не верили и не понимали, и, как мне казалось, – явись мне сама истина, заговори со мной, – так я и в той бы усомнился… Словом, совершенно я был сбит с толку. И вдруг, среди японцев и китайцев – вспышка света, а затем океан радости наполнил мою душу – точно в живой воде выкупался!
Любовь Андреевна. Спасибо вам, милый вы, хороший, чудный человек! Вы – как ангел, посланый нам с Небес.
Епиходов. Я люблю вас добрую, умную, милосердную… и всё я делаю для вас, для ваших дочерей, для Фирса, вашего брата…
Любовь Андреевна. Господи, сделай так, чтобы мне было здесь хорошо!

Входит Гаев; он в бухарском халате и в феске с кисточкой; под мышкой держит шахматную доску. За ним семенит Фирс. Они садятся за столом в зале, раскладывают на доске фигуры. Тишина. Слышно только, как тихо напевает Гаев. Вдруг раздался звук – тревожный и протяжный, точно из-под земли, звук чем-то напоминающий вздох облегчения.

Гаев. Что это?
Любовь Андреевна (встревоженно). Что это было?

Пауза.

Фирс. Гудит в печи.
Любовь Андреевна (вздрагивает). Страшно почему-то.

Пауза.

Фирс. Чего боятся? Гудит, да так, словно там живое существо и говорит оно: «А-ах, бо-о-о-же-мой!». Так огонь сердится.
Гаев. Мои белые. (Напевает.) «Тирли-тирли-солдатирли…». Сейчас мы вам связочек да ловушечек понаставим, слонакими потопчем. Будьте добры, соблаговолите сделать ход. (Серъезно.) Какую я интересную вещицу прочитал в «Русском курьере», господа! Оказывается, Адам был первым садовником на земле. Каково! (Пауза.) Если бы я умел писать, то непременно писал бы в газеты. Во-первых, деньги за это дают, а во-вторых, у нас почему-то принято пишущих считать очень умными людьми.

Входит Варя; она в сером пальто и черном платке, через плечо сума.

Варя (кладет на стол связку ключей, Епиходову). Ваши ключи. (Подходит к Фирсу, целует его.)
Гаев. Куда ты собралась, Варя?
Варя. Мир большой, еще не знаю. (Идёт в комнату Ани.)
Любовь Андреевна. Что с ней?
Епиходов. Варвара Михайловна, очевидно, решила уйти.
Любовь Андреевна (с недоумением). Почему? Зачем? Куда?

Варя возвращается, за ней в гостиную входит Аня.

Любовь Андреевна (вскакивая и дрожа всем телом). Варенька, что с тобой, милая? Перекрестись!
Варя. Мамочка, не нужно всего этого. Умоляю! Если бы ты знала, что со мной делается! Мне тяжело здесь… с вами! Я здесь никому не нужна. Ни любви, ни ласки вокруг меня, я так жить не могу.
Любовь Андреевна (нервно, порывисто). Это всё вздор! Милая, добрая моя, ты ведь умная, подумай сама: как тебе может быть плохо с теми, кто любит тебя?

• « СОН В САЛАТЕ ОЛИВЬЕ
• » ПРЕСЛЕДОВАНИЕ И УБИЙСТВО ЖАН-ПОЛЯ