И твой конец уж близок, он в пути!
И совесть, со-о-овесть… вдруг заговорит!!
И выдаст… выдаст…
Звонок.
Олег и Люба вздрогнули, прислушались. Звонок повторился.

ОЛЕГ (идёт за кулису). Кто там?
ГАРИК (за кулисой). Мы! Полиция! Открой дверь и покажи паспорт.
ОЛЕГ (входя) А, чтоб тебя… Иди к чёрту!

Входит Гарик, за ним Людмила.

ГАРИК. Что это вы притаились? Вы тут живы, вообще, или нет?
ОЛЕГ. Живы. Работаем.
ГАРИК. Уж больно тихо что-то. Подозрительно. Очень. (Уходит за кулису, в другую комнату).
ЛЮДМИЛА. Люба, мы тебя потеряли. Тебя нигде нет. Ждём, прямо, извелись. Не случилось что? Катя с Тамарой побежали в больницу.
ЛЮБА. Я недавно оттуда.
ЛЮДМИЛА. Маме сделали операцию?
ЛЮБА. Да…
ЛЮДМИЛА. М-гу. М-гу. Вы, значит, трудитесь?
ЛЮБА. Трудимся.
ЛЮДМИЛА. Ну, и… (Люба пожимает плечами.)
ОЛЕГ. Что-то есть, что-то есть.
ЛЮДМИЛА. Как я рада. Люба… (Идёт к ней, чтобы обнять).
ОЛЕГ. Руками не трогать. (Работает).
ЛЮДМИЛА. Ай… Да? Надо же.
Входит Гарик с целлофаном в руке, что-то жуёт, раздаёт всем по булочке с изюмом, все с удовольствием принимают, идёт к Любе, отщипывает по кусочку, кладёт ей в рот, «подкармливает».
Все жуют, при этом, художник работает, Мила украдкой подсматривает, Гарик кормит Любу, а Люба позирует.

ОЛЕГ. Что в академии-то?
ГАРИК. А! Что в академии. Ты не знаешь, что в академии?
ОЛЕГ. Нет.
ГАРИК. Бардак… как всегда. Не топят. Грязь. Работаем в перчатках. Шеф орёт… по причине и без.
ОЛЕГ. Ясно… Ну, а диплом? Что-то есть?
ГАРИК. Да… зацепил, вроде, тему, но она… стара, как мир.
ОЛЕГ. Поделись.
ГАРИК. М-гу. Ты чё? Работать не сможешь, смеяться будешь.
ОЛЕГ. Цену набиваешь? Ладно, не интригуй. Давай.
ГАРИК. Смотри. Я предупредил… (Вздохнул). Понимаешь… Из головы не выходит. Свербит, как ржавая пружина в диване. Ни сесть, ни лечь.
ОЛЕГ. Начало многообещающее. Дальше.
ГАРИК. Зачем бы ехать ей во второй раз, скажи мне? Зачем?! Ведь жили бы мы все сейчас, как нормальные люди. Ну, съездила раз и хватит, хватит. Нет.
ОЛЕГ. Прости, ты о ком? Куда съездила?
ГАРИК. В Грецию, не к ночи будь она помянута, в Грецию.
ОЛЕГ. Так. Давай по порядку. Что-то я не припомню, чтобы у нас в стране так трагически кто-то ездил в Грецию. Людмила, Ваши девочки в Греции были?
ЛЮДМИЛА. Не были.
ОЛЕГ. Гарик, ты о ком?
ГАРИК Да знаете вы, о ком я. Сперва привезла из Греции величайшее благо, а в другой раз – непомерное зло.
ОЛЕГ. Княгиня Ольга, что ль? Ты знаешь, Гарик, мы и так трудно живём, не надо об этом. Крещение, Нагорная проповедь, всё это…
ГАРИК. Почему же, не надо? Может, поэтому так и живём… в упоении своим страданием? Долготерпением? Где ты найдёшь ещё в мире столько безмерного, столько бессмысленного терпения?..
ОЛЕГ. Ты собираешься всё это…
ГАРИК. Да. Да! А что?
ОЛЕГ. Не знаю. Зачем? Как ты всё это выразишь? Да и планка уж больно…
ГАРИК. Думаешь, не потяну?.. Ничего, выражу. Выражу!! Сдохну, но выражу…
ОЛЕГ. Кого выразишь? Волка, козу и капусту? К моменту сдачи диплома? Забавно.
ГАРИК. Да. Может, и не получится. Но думаю, что…
ОЛЕГ. Ты все эти пять лет думал? Не долго ли?.. Нет, потрясающе. «Может, получится, а может, и…». Только волк, пока лодка твоя плыть будет, всё время сожрёт! Вместе с козой и капустой.
ГАРИК. Ну… что ж.
ОЛЕГ. А, – ну, давай…

Гарик долго посмотрел на него, но ничего не ответил. Олег стал протирать кисти, переставлять банки с краской, наводить порядок. Слышно, как на улице ветер завыл…

ЛЮБА. А ты всё равно пиши, Гарик. Тема-то великая. Против терпения, против долготерпения…
ОЛЕГ. Пиши, пиши.
ЛЮБА. Непременно пиши. И не верь никому. Даже если не верит в тебя твой заклятый враг или собственный друг. Злая жена или родная мать. Даже, если разуверишься сам в себе, в своём таланте, в своём ремесле, – пиши. Пиши вопреки, пиши всем на зло, сквозь немоту, глухоту, пусть впереди лишь одна пустота, всё равно – пиши! ибо ты художник, Гарик, я знаю, художник. И пути твоей лодки, твоей! и ничьей кого-либо ещё, никто знать не может, так как пути эти – неисповедимы…

ЗТМ

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Картина пятая.

Бар. В динамиках звучит лёгкий блюз, за эстрадой мелькают тени танцующих.
На переднем плане слева, за столиком, сидят Двое мужчин, один с «дипломатом», другой без. Пьют минеральную воду. Справа одиноко сидит Гарик, рисует, его неизменная кожаная папка висит тут же, на спинке стула. Входит Макаров.

МАКАРОВ. А! Застыл. Ветер, ужас… (Увидев, что Двое мужчин, сидевших за столиком слева, начинают подниматься, направляется к Гарику, раздевается, трёт руки, – Мужчины садятся). Вот-те и декабрь. Метёт, как в феврале. (Подходит охранник, принимает пальто, уносит с собой).
ГАРИК. Да нормальная погода, Сергей Александрович. Зима. Крестьяне, опять же… торжествуют.
МАКАРОВ. Нормальная, как же. Водителю припарковаться негде. Всё занесло. Вышел, снег глаза колет, еле до дверей дошёл.

Подходит бармен, подносит две рюмки коньяку, две дольки лимончика. Сергей Александрович предлагает Гарику, Гарик отказывается. Крякнув, Макаров опрокидывает в себя одну за другой обе рюмки, зажёвывает лимончиком. Бармен уходит. Сергей Александрович причёсывается, разглядывает публику.

ГАРИК (меняет лист, вглядывается в его лицо). Озимые… озимые под снегом. Значит, будем с хлебушком.
МАКАРОВ. Ой, да ты чего меня так разглядываешь-то? Давно не видал, что ль?
ГАРИК. Я говорю, озимые снежком-то, хорошо. (Готовится рисовать).
МАКАРОВ. А пьяных снежком? Бомжей? Дороги. Поезда.
ГАРИК. Да? (Ищет ракурс).
МАКАРОВ. Метелью занесёт, до весны не найдёшь.
ГАРИК. А зато красиво, Сергей Александрович, романтично. Представляете, заснуть в
снегу, под стук колёс, и проснуться только весной. Как в песне.

МАКАРОВ. В какой песне?
ГАРИК (напевает). «…Метель метёт, и вся земля в озно-обе… (Потихонечку начинает рисовать). А поезд мчится, мчится сквозь мете-е-ель,
А Вы лежите пьяненький в сугро-о-бе,
И Вам квитан-ции не надо на по-стель. (Повторяет последние две строчки).

Все немного притихли, слушают.

МАКАРОВ (машинально повторяет за ним, под сурдинку). А Вы лежите пьяненький в сугро-о-бе… И Вам квитан-ции не надо на по-стель…» Ой! (Смотрит на него).
ГАРИК. Чего?
МАКАРОВ. Михаил Светлов, что ль?
ГАРИК. Михаил Светлов.
МАКАРОВ. А я думал, вы только «хиты» свои знаете.
ГАРИК. Обижаете, Сергей Александрович.
МАКАРОВ. Ну, даёшь, диссидент несчастный! Это ж моя молодость!

Подходит снова бармен, подносит на блюде две чашечки кофе. Макаров и Гарик принимают их, бармен уходит.

МАКАРОВ. Тут как-то с инспекцией, значит, приехали мы в супермаркет на Комсомольской. Выходим. А из динамиков на всю площадь певичка, голосом, ну, вроде, она только что из ясель сбежала. Ага. Стрелочка такая, невидимочка. Ну, и текст соответственно, современный: «…Не дам, не дам, не дам, не дам, –
Ну, и что, что ты красивый,
Всё равно тебе не дам!»
ГАРИК (хохочет). Красивый, но не дам?
МАКАРОВ. Ага. Так это… Ты откуда песню-то эту знаешь?
ГАРИК. Про метель-то? Так вечер у нас в академии был. Одна актриса пела, под гитару, на бис даже просили.
МАКАРОВ. Это я ещё на Рябиновой улице жил, у Московской-кольцевой. На службу на попутке ездил. С томиком стихов.
ГАРИК. Светлова?
МАКАРОВ. Ага… Молодой был. Дождь, помню, хлещет, а я в подъезде, напротив… на окна его смотрю. Жду, когда же выйдет. Я так и ходил за ним. Ну… книжку подписать. Как это у него про осень-то? Погоди. Сейчас, сейчас… (Поёт, закрыв глаза, Гарик подхватывает). «…Придёт к вам осень в жалком одея-а-ньи…
В деми-сезонном стареньком пальто-о-о…

Зал совершенно притих, все слушают. С улицы доносится вьюга.

И жизни нет… и нет оча-а-рова-а-нья…
И Вам квитан-ции не надо ни на что…» (Вздохнул). Ладно, пойду. Да! Как там у вас? С картиной? Что-нибудь происходит, нет?
ГАРИК. Движется.
МАКАРОВ. Правда?
ГАРИК. Потихонечку.
МАКАРОВ. Да? (Достаёт пачку сигарет, в ней ни одной сигареты, мнёт её).
ГАРИК. Работают. (Достаёт свои сигареты, предлагает, тот отказывается).

• « ДЕВОЧКА И АПРЕЛЬ
• » ПОМПИНИЯ