Н.Б.: Люди, вы мне совсем заморочили голову. Смирнов, дайте нам две тарелки, мы будем есть чахохбили. Это мне Ветрова прислала.
Д.Г. (жуя): Ох, замаливат Ветрова грехи-то, замаливат…
Н.Б.: Бросьте, Дыр Геич, я Таньку очень люблю, и мне её так жаль, так жаль, что Вы и представить себе не можете. Это ещё мой покойный папа когда-то очень точно называл всего двумя словами: «было и стало».
Д.Г.: Тремя, мэм. А и Б сидели на трубе…
С.С.: А как насчёт блёсток и всего остального?
Н.Б.: Саша!
С.С.: Молчу, молчу. Дыр Геич знает историю про вашего соседа Н`епило?
Н.Б.: Никакая не история. У нас действительно был сосед хохол по фамилии Н`епило. Так папа всегда шутил:
(скороговоркой)
н`епило н`епило и вдруг з`апило.
Д.Г.: За хохлов ответишь! Посчитаем за тост.
(Встаёт, разливает портвейн по стаканам.)
С.С. (жалобным голосом): А мне портвешка? Ну хоть глоточек бедненькому сумасшедшему!
Н.Б.: Вера меня убьёт, не надо, лучше съешьте кусочек курочки.
С.С.: Пообедаю я и дома, а вот портвешка Верка мне не нальёт.
(Скандирует, размахивая чашкой.)
Порт — веш — ка! Порт — веш — ка!
Н.Б.: Чёрт с Вами! Дыр Геич, плесните ему немножечко. Смирнов, Вы уже принимали своё лекарство, как его…
С.С.: Да, спасибо, что напомнили. Сейчас и выпью.
Н.Б.: Прелестно…
(Все пьют.)
Н.Б. (долго и нежно смотрит на Дыр Геича): А где мои сигареты?
Д.Г.: Совсем забыл, мэм. (Достаёт из кармана пачку «Явы»). Простите, на «Данхилл» не хватило.
С.С.: А денежки-то, небось, притырили, притырили…
Н.Б.: Саша, не хотите погулять с Джойкой? Смотрите, как он просится, бедненький. Джоинька, Джойка, сейчас гулять пойдёшь.
С.С.: А кто Вам будет варить глинтвейн?
Н.Б. (залихватски): Разберёмся!
(Д.Г. хохочет.)
С.С. (берёт с подоконника поводок, уходит, ворча): Смирнов туда, Смирнов сюда… Оставляю Вас наедине с вашим Дыр Геичем. Только не жалуйтесь потом, что Вам тошнит.
Н.Б. (вслед): Господи, ну что за идиот! Вот уж кому совершенно нельзя пить… Шизофрения плюс вся эта психотропная хренотень плюс портвейн… Какие все несчастные! Прямо какой-то Горький «На дне» получается.
Д.Г.: Посчитаем за тост! (Наливает портвейн.) Я пью за Вашего любимого писателя Горького!
Н.Б.: Ошибаетесь. Горький не мой любимый писатель, просто к месту пришёлся.
Д.Г.: Браво! Очень своевременная книженция. Ваше здоровье, мэм!
(Пьют).
Н.Б. (закуривает): Завтра я начинаю новую жизнь.
Д.Г. (разливает портвейн в стаканы): За Вами не угнаться, мэм. Что же, выпьем за новую жизнь!
Н.Б.: Нет, Вы меня не так поняли. Сегодня должны прийти люди, которые с завтрашнего дня будут здесь жить. Я Вам, кажется, по телефону уже говорила. Петя и Аня, чудные ребята. Он — ли-те-ра-ту-ро-вед из Кемерово, преподаёт в Историко-архивном, она — учитель русского и литературы, даёт частные уроки.
Д.Г.: Частные уроки? «Стаканчики с белой бахромой» — не её работа?
Н.Б.: Не издевайтесь. Давайте ещё выпьем, и я, пожалуй, на этом остановлюсь. К приходу жильцов я должна быть в форме.
Д.Г.: В школьной.
Н.Б.: Эх… За новую жизнь…
(Пьют.)
Н.Б. (поёт): «Последний нонешний денёчек гуляю с вами я, друзья…»
Д.Г. (подскакивает, хватает со стола кухонный нож, «играет» на нём, как на гитаре, поёт-выкрикивает дурным голосом): Мальчик Зима! Мальчик Зима! Это — я…
Н.Б. (испуганно замолкает, задумчиво смотрит на кривляющегося Д.Г.): А помните, Дыр Геич, что я предлагала Вам лет десять назад?
(Д.Г. усаживается на место, пытается есть.)
Н.Б.: Помните? И, уверяю Вас, что согласись Вы тогда, Вы не сидели бы сейчас в грязной рубашке и мятых брюках. У меня очень мало ног, как сказал один наш общий знакомый, но мужчину в доме ценить я умею.
Д.Г.: Да! Развела нас жизнь, как судья боксёров на ринге по разным углам. Блин…
Н.Б. (смеётся): Ну, я, положим, из своего угла так и не выходила никогда. И потом, боксёры бьют друг дружке морды. Мы же не станем этого делать, правда?
Д.Г.: За Вас, мэм, я разобью морду любому, кто осмелится… они за всё ответят…
(Падает со стула, остаётся лежать на полу. Лает Джой. Входит Смирнов с поводком, швыряет поводок на подоконник, не обращает внимания на лежащего калачиком Д.Г.)
С.С.: Не желаете ли пис-пис, Беккерман? Давайте быстрее. Я хочу есть. Верка не любит, когда я опаздываю.
(Хватает Н.Б. под мышки, тащит в туалет, уходит на балкон.)
Д.Г. (резко подымается с пола, звонит кому-то, говорит неожиданно трезвым голосом): Тамара, я на Аэропорте, у Наташи. Буду через полчаса. (Берёт из пачки со стола две сигареты, идёт к выходу, останавливается, громко и отчётливо произносит.) Я не прощаюсь, мэм. Я д о л ж е н уйти по-английски.
Н.Б. (кричит из туалета): Дверь не захлопывайте!
(Н.Б. выходит из туалете сама, держась обеими руками за стены. Появляется Смирнов, усаживает её за стол.)
С.С.: Я пошёл обедать. Прощай, мой Парамошик. Кстати, почему — Парамоша? Я уже забыл.
Н.Б.: А-а… Это Михаил Брониславович, когда ещё жил здесь, мы с ним в карты резались, он всё говорил:»А ты азартный, Парамоша…» Помните, откуда?
С.С.: Да, Булгаков, «Бег». Верка этот фильм любит. Я пошёл, пока. (уходит)
Н.Б.: Почему — фильм… Пока. (Достаёт из ящичка зеркальце, долго на себя смотрит.) Ужас.
(Лает Джой. Вваливаются «Виктоша и Тотоша» — Вика и Таня Ветрова. Татьяна заботливо укладывает Виктошу на диванчик.)
Н.Б.: Люди, люди, вы с ума сошли! Как это всё не вовремя… Сейчас сюда придут новые жильцы. Что я им скажу? Господи… где это вы так набрались?
Таня: Наташ, не волнуйся, мы на секунду. Во-первых, я хочу забрать кастрюльку, а во-вторых, ты обещала найти, наконец, мою скатерть. Фамильную, голландского полотна. Не забыла?
Н.Б.: Ой, Танюша, а скатерть в прачечной. Она, оказывается, всё время лежала в прикроватной тумбочке вместе с чистым бельём, и кто-то из наших идиотов постелил её мне вместо простынки, а я её описала. Простите бедного Парамошу. Но что я могу поделать с этой публикой… Как я всех потом костерила! А дурак Мовшович, представляете, Вы сейчас упадёте со смеху, говорит: «Простите, казус бели вышел». Образованные все, спасу нет…
Таня: Ладно. Насрать мне на ваши бели и на ваши казусы. Свои люди. Разберёмся. Я рада тебя видеть. (Целует Н.Б. в макушку.)
Н.Б.: Спасибо за курочку. Я всем говорю: Таня хорошая, лучше всех. Хотите портвейну?
Таня: Да, спасибо. Ты меня тоже прости, Наташа.
(Пьют.)
Н.Б.: Что у Вас новенького? Танюша, если Вы голодны — в холодильнике сыр и ветчина, на тарелке под крышкой. Уже всё нарезано, но подрежьте ещё. Угу, чудненько.
(Едят.)
Н.Б.: Выглядишь ты неплохо. Глаза какие-то… огромные…
Таня: За что я тебя люблю, Наташа — за проницательность. Ничего от тебя не скроешь…
Н.Б.: Да, от людей на деревне не скроешься…
Таня: Ты права. На самом деле я на седьмом небе от счастья. Впервые, за столько лет, я влюбилась, как последняя дура. По уши… зверски… (Жалобно плачет.)
Н.Б.: Где, у себя на работе?
Таня (вытирая слёзы): Нет, в пивной. Случайно познакомились. Знаешь, я, как только увидела его, так сразу поняла: мой мужик. Мой! Глаза такие грустные и умные… лицо, фигура, рост… Его нельзя не заметить. Это такое очарование! Мы уже неделю встречаемся.
Н.Б.: В пивной? Простите старую дуру, но как-то само с языка слетело.
Таня (смеётся): Я тебя обожаю. Нет, у него дома. Он здесь недалеко живёт, родителей у него нет, умерли, живёт один, в двухкомнатной…
Н.Б.: Так это же выгодный жених, Вы что! Немедленно бросайте своего безумного Осинского и перебирайтесь к нему… Как его зовут, простите?
Таня: Костя.

• « Сарай
• » Три. Пятнадцать. Двадцать восемь