Н.Б.: К Косте, немедленно! Иначе вы с Осинским допьётесь совсем до уголовщины какой-нибудь… Тьфу-тьфу, конечно, не дай Бог. Я два дня назад имела удовольствие видеть Вашего супруга, он сюда приходил, Вас искал. Извините меня, но там все диагнозы налицо: белая горячка, алкогольный бред ревности, климакс, комплексы… Бегите, деточка, бегите не задумываясь. Он же Вас прибьёт когда-нибудь, Вы что… А чем Костя занимается? Пишет что-нибудь? Кто он, что он и вообще…
Таня: Наташ, не упади в обморок. (Гордо.) Костя — вор в законе.
Н.Б.: Как? Ты шутишь, надеюсь…
Таня: Семнадцать лет, Наташа, человек отсидел. Семнадцать лет… Подумать страшно! Если бы ты знала, какая трагическая судьба, какое благородное сердце!..
Н.Б.: Простите, а за что он сидел, если не секрет?
Таня: Как за что? За воровство, конечно. Ты не думай, он из хорошей семьи, учился на истфаке МГУ, по молодости набил морду сынку какого-то номенклатурщика. Челюсть сломал. Дали два года. А потом — пошло-поехало… Стал воровать. Опять сел. Но ты не думай, в тюрьме он времени даром не терял.
Н.Б.: Что, обворовал сокамерников?
Таня: Наташа, за такие шутки в тюрьме знаешь что могут сделать? Давай так не шути больше. Костя проштудировал всю тюремную библиотеку, то есть пойми — в нечеловеческих условиях продолжал заниматься своим образованием!
Н.Б.: Я имею весьма слабое представление о тюремных библиотеках, но, по-моему, это не Ленинка и даже не библиотека при истфаке МГУ.
Таня: Знаешь, я тебя с ним сведу, и ты сама все поймешь.
Н.Б.: Простите, Таня, а он — сильно пьющий?
Таня (смеётся): Ты что… Ему пить нельзя вообще. Нервная система — вникуда. Моего Костюлечку от одной кружки пива перемыкает наглухо.. Понимаешь, он терпеть не может упитанных людей… Сразу хватает за шиворот, кричит: «Ах ты, харя совдеповская! Урою на месте…» Такой смешной и трогательный одновременно… Наташ, ты чего? Расстроилась, что Костя не брокер и не кооператор?
Н.Б.: Нет, Танюша. Не скажу, что Вы меня расстроили, но как-то всё… Не обращай внимания. Знаешь, допьём уже эту бутылку и прибери, пожалуйста, со стола. Главным образом — питейные причиндалы. Я говорила, что сейчас должна прийти совершенно чудная пара, Петя и Аня?
(Татьяна убирает со стола, моет посуду, разливает по стаканам остатки портвейна.)
Таня (рассеянно): Да-да… Твоё здоровье. Пора Виктошку будить.
(Пьют.)
Н.Б.: Так что можешь меня поздравить: с завтрашнего дня у меня начнётся совсем другая жизнь. После смерти моих бедных родителей наша квартира превратилась в общежитие студентов Литинститута. С подачи Иры Фроловой, кстати. Двадцать лет жизни — псу под хвост. Всё. Теперь будем дружить с профессурой. Вообще-то я всегда опасалась непьющих меланхоликов, но при моей жизни выбирать не приходится.
(Таня подметает, сигарета в углу рта.)
Таня: Хватит ныть. При моей жизни… При какой — при твоей? А при моей? А при Костиной?
Н.Б.: Таня, я только хотела сказать, что никто из вас, слава Богу, не побывал в моей шкуре.
Таня: В какой шкуре? Инвалида? Опять твои сопли с сахаром? Ты зажралась, Наташа, вот что. Ты хоть раз видела, как живут инвалиды? Им буханки хлеба некому принести, они неделями под себя срут и никто к ним не заходит.
Н.Б. (фыркает): Простите, Таня, но у Вас хромает логика. Если человеку нечего есть, то срать под себя ему просто нечем. По определению.
Таня: А у тебя совесть хромает,вот что. Я-то тебя с пяти лет знаю, ты всю жизнь ноешь. А знаешь ли ты, что мои дети уже два месяца мяса не видят?
Н.Б.: Таня, позвольте Вам не поверить. Или ты на самом деле такая добрая самаритянка, что приготовила курицу только для меня, а своим детям не оставила ни кусочка?
Таня: Да! Тебе трудно это понять, но я — добрая самаритянка. А ты — говно. Ты — блядь, Иуда и говно. Ты жрёшь ветчину и сыр, писаешь на скатерть голландского полотна…(Заламывает руки.) На нашу фами-ильную скатерть!
Вика (просыпаясь): А слабо обоссать брабантские манжеты?
Н.Б. (холодно): Вам, деточка, не слабо, это уж точно. Таня, забирайте этого гениального ребёнка, пока диванчик ещё сухой, и оставьте меня одну, ради Бога. Я уже не могу ни смеяться, ни обижаться.
Таня (помогает Вике встать): Пойдём, Виктошка, у Наташи теперь новая жизнь, старые друзья ей не нужны.
Вика (привалившись к стене, слабым голосом): Наталья Исааковна, это правда?
Н.Б. (растроганно): Что Вы, деточка, я вас всех люблю и жалею…
Таня: А меня не надо жалеть, Наташа. То, что ты предательница по своей натуре, я знала всегда. Вот когда тебе осточертеют твои суперпорядочные жильцы, тогда и посмотрим, кто кого пожалеет.
(Входят Петя и Аня, здороваются. Аня присаживается на диванчик.)
Н.Б.: Ой, как незаметно вы вошли… Вы знаете, Джой — потрясающая собака, облаивает только своих. Это потому, что все наши с ним гуляют по очереди. Вот он и радуется, бедненький, а на чужих не обращает никакого внимания.
Петя: Надеюсь, Наташа, что скоро Джой станет облаивать и
нас с Анечкой.
Н.Б. (иронично): Я тоже на это надеюсь, Пётр Дмитриевич. Знакомьтесь, это Вика и Таня, мои друзья и соседи.
Петя: Очень приятно. Петя.
Аня: Аня.
Петя: Наталья Исааковна, я могу присесть?
Вика (кланяется, шаркает ножкой): А вам не нужен хер на ужин?
(Пауза.)
Н.Б.: Таня, уведите это молодое поддающее дарование куда-нибудь спать. (Пете и Ане.) Простите, ребята, но это моя жизнь.
Таня: Понесло-о пизду по кочкам. Пойдём, Виктошка, мы мешаем Наталье Исааковне войти в образ несчастного инвалида. И запомни, Наташа, ноги моей в твоём доме больше не будет. Ты Иуда. Иуда, блядь и говно. Прощай.
(Таня и Вика уходят.)
Н.Б. (плачет): За что? Что я такого сделала, чтобы меня так оскорбляли в моём собственном доме? Ведь это уже не в первый раз и даже не в сотый… А-а-а!!! (Рыдает в голос.)
Петя (в ужасе): Наташа, Господи! Да как же Вы жили всё это время? Я бы на Вашем месте давно повесился!
Н.Б (перестаёт плакать, раздумчиво смотрит на Петю. Говорит как бы себе под нос, но внятно для всех): Да… Это прелестно… Вообще-то я уже начинаю кое о чём жалеть… (Громко и весело.) Ребята, хотите чаю?
Аня: С удовольствием.
Петя: Нет-нет, Наташенька, Вы только скажите, чего Вы хотите, мы всё сделаем.
Н.Б.: А сыру?
Аня: С удовольствием.
Н.Б. (многозначительно): Да-а…
(Анина рука, потянувшаяся было к сыру, повисает в воздухе.)
Н.Б.: Ничего, Анечка, это я так, о своём, о девичьем. Сыр очень вкусный, свежий. (Со вздохом.) Голландский.
Петя: Наташа, я с Вашего позволения присяду и сразу, так сказать, возьму быка за рога. Вы не будете против, если мы завтра приедем часов в десять утра? Не рановато для Вас? Просто один наш знакомый с машиной завтра будет свободен до обеда. Вещей не так много, в основном книги в коробках и пара чемоданов. Мы постараемся не шуметь. Переезд — это всегда хаос и раздрай, но я приложу все усилия, чтобы Вам не пришлось ни на что реагировать. Вам и так хватает…
Н.Б.: Я, Пётр Дмитриевич, уже давно ни на что не реагирую. (Неожиданно пьяным голосом.) Но, если я начну реагировать, то, уверяю Вас, всем будет плохо и Вам в том числе.
(Пауза. Аня смотрит на Петю.)
Н.Б.: Ладно, ребята, извините. Нервишки.
(Лает Джой. Входит Смирнов.)
Н.Б..: Знакомьтесь, это Саша Смирнов, старинный друг дома.
С.С. (пожимает гостям руки): Очень приятно, много наслышан. (Садится на своё место у окна, закуривает).
Н.Б.: Смирнов — это мои руки и мои ноги.
С.С. (польщён вниманием): Нет уж, Эн Беккерман, руками — я ещё согласен, а ногами быть не хочу. Я, к Вашему сведению, с Джоем сегодня уже гулял. Правда, за портвешком ещё не бегал. Дайте бедному Смирнову посидеть на стуле после сытного обеда. Верка меня обкормила… Порт-веш-ка! Порт-веш-ка! (хихикает.)

• « Сарай
• » Три. Пятнадцать. Двадцать восемь