заговорит, каждого к себе расположит…»
Эпитет «великая» ей впору…
Елена Росс: «Зоя Спирина – любимая актриса Юрия Петровича, его ученица и его
гордость!»

Снова – к воспоминаниям о Ю.П.:

«Лавка древностей» по Диккенсу – спектакль-
мюзикл, трогавший сердца и юных, и взрослых зри-
телей, взывавший к милосердию и пониманию…

Музыкальное оформление этого и многих других спектаклей тюза принадлежит
талантливому театральному композитору Сергею Ткачеву… К работе над «Лавкой
древностей» Ю.П. привлек известного театрального художника из Москвы Михаила
Курилко (позже М.М.Курилко станет соавтором саратовских тюзовских спектаклей
«Сотворившая чудо», «Кондуит и Швамбрания», «Женитьба Белугина», «Маленький лорд
Фаунтлерой»). Вот как расскажет художник в журнале «Театральная жизнь» в 1990 году о
своей работе с Ю.П. над Диккенсом: «Репетиции мне казались иногда уж лишними, ведь
многое я уже видел, все уже казалось готовым. Но Юрий Петрович опять и опять
настоятельно проверял свое и мое ощущение, требуя полной ясности, что и где будет. Я же
в поисках основного цельного пространства спектакля оставлял что-то на потом, упрямо
убеждал, что я могу прибавить сюда и это, и то, но будет хуже, уйдет что-то важное и
дорогое мне, появится технологическая теснота, уйдет главное…
Мне иногда казалось – ну зачем у Юрия Петровича такое придирчивое желание все
отрепетировать? Нужна ли теперь в современном театре, где царствует живая
импровизационность, такая скрупулезная сделанность?..
Кропотливая и несколько скучноватая по отсутствию внешних озарений репетиционная
работа режиссуры расцвела в сценическом пространстве… Спектакль оказался
чрезвычайно современен. Он спорит с прагматизмом и сухой рассудочностью иных
решений. Интонации полны наивного благородства и высокого чувства, а самое главное –
они естественны и значительны. Оказалось, это сегодня так необходимо!
Работая над сложным при выпуске спектаклем, я с радостью обнаружил легкость и
изящество, которое обрел спектакль на зрителе. Достигнуто слияние зала и сцены. Горячий
прием – как благодарность за все, что этот серьезный коллектив может и умеет».
Рецензенты киселевского спектакля, Елена Елина и Юрий Борисов, отмечали особую
поэтическую атмосферу «Лавки древности»: «Средствами современного театрального
языка живо передана многоплановость диккенсовской повествовательной интонации, в
которой сплавлены и сострадание обездоленным, и бескомпромиссное осуждение
жестокости, и веселая шутка, и мудрая ирония.
На сцене царит раскрепощенная стихия театральной игры, которой с упоением и азартом
отдаются актеры, проживая судьбы своих персонажей. И каждый запоминается
независимо от отведенного ему сценического времени, каждая роль отмечена
выразительным пластическим рисунком, точной психологической деталью, характерным
оборотом речевой и музыкальной интонации.»
В Диккенсе Ю.П. открывал то, что всегда грело душу детского театра. В английском
классике он ценил искреннюю чувствительность и проникновенность, удивительно тонко
соединенную с суровым драматизмом и юмористическим гротеском.
В 1956 году по мотивам «Домби и сына» Ю.П. поставил спектакль, в котором блистали
юная Валентина Строганова и Василий Начинкин, Серафима Фомина и Петр Сорокин,
Галина Хлебникова и Александр Щеголев… Позднее Киселев мечтал кого-нибудь из
умелых литераторов, хорошо знающих театр, подвигнуть на инсценировку одного из
поздних романов Диккенса «Наш общий друг». Хотел осуществить сценическую версию
«Сверчка на печи»…
Елена Росс вспоминает, как в первой половине 1990-х годов, когда подписка на все
периодические издания стала проводиться не один раз в год, а каждое полугодие, она как-
то замешкалась и забыла продлить подписку. День нет привычных газет, другой, третий.
Она удивляется. А Ю.П. поначалу даже возмущается, относя это за счет почтовой
нерадивости. И потом, оценив новую ситуацию, говорит вдруг: «Как хорошо, что нет
газет! Как чисто стало»… И с упоением садится за классику. О Ю.П. мало сказать, что
был он большой охотник до чтения. Книги для Киселева – первейшая жизненная
необходимость, что называется, дороже хлеба. А тут неожиданный временной простор
образовался!.. Перечитал – на одном дыхании – всего Льва Толстого, за ним Достоевского,
Лескова. Потом пришел черед Диккенса… Удивлялся – радовался – поражался… И снова –
про газеты, просмотр и чтение которых прежде были для него непременны: «На что я
тратил столько времени!»
В эту пору как раз прорвалась плотина железных запретов. И то, что еще недавно
изредка удавалось читать – украдкой и урывками, в слепой машинописи, стало, наконец,
общедоступным добром. Вместе с тысячами своих соотечественников Ю.П. с восторгом
открывал для себя Ивана Шмелева, Владимира Набокова, Бориса Зайцева…
Необыкновенно потрясшим его явлением жизни – и не только, разумеется,
литературным – стал Солженицын. Читал его внимательнейшим образом, поверил ему,
думал параллельно с ним… По словам Елены Росс, «в общественной жизни России никто
не оказал на Киселева во взрослом состоянии такого влияния, как Солженицын!.. Как в
детстве – и на всю жизнь – потряс его Гоголь. «Тарас Бульба», «Мертвые души»,
петербургские повести. «Самый загадочный драматург!».. «Ревизора» и «Женитьбу»
наизусть помнил. Гоголя, говорил, дано предощущать, но не разгадывать…» В самые
последние годы прелесть отдохновения Юрий Петрович находил и в зарубежном
детективе…»

Снова – вечер памяти Ю.П.:
Юрий Петрович часто говорил: «Важно, чтобы
в нашем театре все шло от сердца к сердцу». За
это мы и любим наш тюз.
Впрочем, коли начинаешь думать, за что ты
его полюбила, тут, известно, и любви конец.
Настоящая любовь необъяснима. Мы любим тюз-
это наш дом, наш – для многих второй, а подчас и
первый жизненный университет, наш островок
добра и любви в этом безумном мире…
Любим и все тут…
В этот миг я почувствовал, как невидимый мне зал не чтоб вполголоса или полушепотом
согласился, но преисполнился особой обостренно-благодарной тишиной; я знаю эту
тишину на лекции, когда аудитория внемлет, всем видом поддерживая меня в чем-то для
нас всех вместе таинственно- или очевидно-важном. Минуты откровения и сближения…
Как-то Ю.П. припомнил полученное им от неведомого зрителя признание в
простодушно-рифмованных строках:
«Я люблю театр,
а особенно тюз;
Он мне и школа,
Он мне и вуз…» –
вряд ли, заметил Ю.П., мой корреспондент мог знать, что когда-то Малый театр называли
вторым Московским университетом, но такое невольное совпадение мыслей меня очень
порадовало и воодушевило…»

Волга… Саратов…тюз….

Волга.. Саратов… тюз…
Саратов… Ю.П. помнил его с 1943 года…
Всегда отзывался о своем городе с любовью:
«Считаю себя саратовцем, хотя попал в этот город уже зрелым человеком, в 29 лет. Но
по происхождению я волжанин, так что, видно, и не мог не прирасти к Саратову душой…
Это город, где живут очень близкие мне люди, город моих друзей, город моих
зрителей… Этим все сказано!»
Один и тот же город, но у каждого из нас он – СВОЙ… У каждого из нас он отмечен
своей собственной памятью.
Саратов Киселева…
Вольская, проспект Кирова, сад «Липки», набережная, Московская… Радищевский
Художественный Музей. Театр оперы и балета. Университет. Мединститут.

• « Трое на качелях
• » Ален Делон не пьёт одеколон