-
Рекомендуем - "Когда отмечается День театра" или "Сенсационная премьера драматургической пьесы: История, касающаяся нас всех" или
пушкинском поэтическом лексиконе – короткое, емкое, торжественно-чеканное и беззащитно
открытое миру слово «п о р а»…
Мы стали одно за другим припоминать:
Унылая пора! очей очарованье!..
Пора, красавица, проснись…
Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
Придет желанная пора…
Была пора: наш праздник молодой
Сиял, шумел и розами венчался…
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…
Всему пора… Всему свой срок… И детству – тоже. И быть ему всегда. И не отменить того,
что быть должно. И не заменить. И не ускорить его ухода, его неминуемого превращения в
новое качество. Детские игры – детские радости.
Детство – водворение в душу ребенка порядка.
Воспитание порядочности…
Береги честь смолоду…
Пушкинский Гринев и пушкинский Швабрин. Это ли не искусство высочайшей пробы! И
разве нет в «Капитанской дочке» властного, всепроникающего воспитательного императива?
Разве неразличимы добро и зло, совесть и бесчестие?
Душевное раздвоение, разлом, терзания, муки – все будет. И достойно одолевать жизненные
испытания и напасти дано при одном обязательном условии: если есть на что в себе опереться,
если есть в душе изначальный, с детства устоявшийся свет-порядок, свет-мир.
Про это – тюз Киселева.
Снова голоса оппонентов:
— Но ведь на дворе совсем другое время — время театра метафорического, иррационально-
ассоциативного, парадоксально-авангардного, хитроумно- абсурдистского, наконец…
На это стоит ответить так: есть в мире искусства своего рода з а к о н
единовременного сосуществования р а з н о г о. И когда мы говорим о новом, то оно
потому и новое, что рядом с ним и даже в нем самом – старое. Связь времен
естественным путем непрерываема.
Режиссера, как и драматического писателя, как и любого мастера, должно судить по
законам, им самим над собою признанным.
Давно уже это пушкинское откровение стало крылатым и обрело статус непререкаемой
эстетической истины.
Но то, что хорошо понятно и убедительно в принципе, трудно осуществимо на практике, в
общении с искусством, в конкретных оценках и суждениях об искусстве…
Олег Табаков: «Многое, что долго выдавалось за поиск либо за авангардный театральный
изыск, в конечном счете оказалось опавшими листьями или черносливом, то есть сливой,
сморщившейся и потерявшей свой товарный вид… Меня интересует наша настойчивая
попытка создать театр смысла, театр с мощным эмоциональным воздействием на зрителя. Это
не оригинальная попытка, над этим работал еще Немирович»…
Искусство обращает нас с вами к разнообразию этого мира. Так отчего же в процессе
самоутверждения так и тянет к отчетливому отторжению от всего, что непохоже на меня, на
мою «самость»?
Откуда эта готовность смешать с чем угодно то, что угнетает нас несходством с «нашим»,
привычным, клановым, тусовочным? Откуда такая сосредоточенность на «черносливе»
собственного изготовления? Такое глухое неприятие «театра смысла»?
Скорлупа самодостаточности… Быть бы ей попрозрачней. Чтоб видеть и понимать
другого без предвзятости…
Великие в искусстве, они ведь, как правило, как закон, не раздвигали предшественников
локтями своими художественными, не задвигали их в угол или в тень. Каждый входящий в
мир искусства свидетельствует: «Вот он я – пришел!» Принимайте, мол, таким, каков я есть.
А все остальные, прежние, не умаляются при этом в достойных масштабах своих, не
стираются с карты искусства.
В жизни искусства в одно и то же время – все, кто был и кто есть, кто пришел давно и кто
едва проклюнулся. И это не идиллический хоровод вечности, но таинственная духовная бездна
– без дна – без строгой (и разрешенной) территории. Тут место – каждому, кто его достоин.
Театр ловит миг удачи СЕЙ ЧАС. Он не закрепляется во плоти, не консервируется, не
воспроизводится «потом». Он не ведом потомкам, но всякий раз заново рождается.
Дана ли театру память?
Или он подобен монстру, пожирающему все, что остается от прошлого, что зовется опытом
предшественников? Пожирает, чтоб чудным образом сосредоточиться исключительно на
переживаемом моменте сиюминутного представления?
Правда однако в том, что сценический опыт прошедших времен не обречен на
исчезновение. Настоящему, верящему в себя, в свою волю и талант режиссеру, творящему в
плотных слоях художественной атмосферы, никуда не деться от тех, кто был до него. От
груза их побед и ошибок.
Все великие «бывшие» – они не истлели и не исчезли. Они растворились без осадка в театре
новых времен. И Станиславский, и Таиров, и Немирович-Данченко, и Вахтангов, и Попов, и
Товстоногов, и Эфрос… И многие их предшественники и современники. Уйти от прошлого не
дано. Глухим дано его игнорировать. Или третировать, пренебрегая законами справедливости.
И еще: у театра всегда была, есть и будет неизменная составляющая – зритель.
Зритель – «присутствующая общность» театрального искусства.
Во все времена.
И зритель разный. Не в том только привычном для нас сословном, этическом и
эстетическом смысле разный. Хотя и это верно. Он может быть и изысканно-элитарным,
утонченно-салонным, профессионально- групповым… А на другом полюсе – пестроголосо-
массовым, бульварным, пошлым, вульгарным, культпоходным… Зритель – эстет и знаток. И
он – «публика», «улица», «ребятня»… Зритель-старовер и зритель-верхогляд…
Но я сейчас говорю о другом: зритель – один-отдельно взятый, любой – нормальный,
незашоренный, раскрытый навстречу привычному и неожиданному, зритель-личность – он
ведь тоже разный, всякий.
В разную пору своего бытия.
В разном возрасте.
В разный день.
В разную погоду.
В разном состоянии души (и тела).
И в искусстве, в том числе и театральном, ему позарез бывает необходимо разное: и театр
метафорически-колдовской, и ассоциативно-вычурный, и психологически достоверный… И
многое другое еще бывает ему, зрителю, по душе. Всему своя пора.
В вечной сфере большого, разномасштабного, веселого, серьезного Детского Театрального
Искусства – самого хрупкого из всех искусств мира – всегда будет, в числе других, в ряду с
другими, давними и новорожденными, большими и малыми, но чистыми и честными
творческими величинами, будет светить
ЗВЕЗДА ТЮЗА КИСЕЛЕВА.
В последние годы жизни он часто слышал на международных фестивалях и форумах, как
зарубежные коллеги с упоением рассказывали о своих детских театрах, о специально
сочиненных для детей пьесах, о «детской идее», о «детской душе», о педагогической
направленности сценических поисков…
Порой они даже упрекали режиссеров из России в том, что наши театры зря, мол, стали
отворачиваться от юного зрителя, что они слишком уж заняты сами собой…
Ю.П. в таких случаях горестно ворчал: «Неужели мы вновь и вновь, как это не раз бывало,
будем открывать нами же открытые истины как подарок извне, со стороны?!»
В самых трудных ситуациях ему доставало сил произносить, как молитву, как заклинание,
эти чеховские слова: «Неси свой крест. И веруй».
Слова, обращенные к себе и к самым близким людям. Слова, исполненные мудрости и
счастливого избавления от гнета злых и унылых жизненных обстоятельств…
***
Вновь, в последний раз, возвращаюсь в тот тюзовский вечер памяти Ю.П.
Сыграна сцена из спектакля «Эти свободные бабочки».
Участвовавшие в этой сцене актеры, как и все, кто уже отыграл, остаются здесь же, на
виду у зрителей: Людмила Иванникова, Марина Полозова, Александр Федоров, Илья
Володарский…
Последнее вступление.
Читаю Пушкина.
Разные мотивы, ритмы, разная эмоционально-смысловая наполненность.
Отбор предопределен читательскими предпочтениями Ю.П.
И забываю мир – и в сладкой тишине
Содержание: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45