ПЕНОЧКА: Ну как не верить, Толь, вот сказанул, у меня одна знакомая лично сына туда проводила или мужа она проводила, я что-то забыла, но помню, что вышло всё шикарно, и я, Толь, тоже пенсию коплю, вдруг прорвусь, душу там пообчистить и прочее, нам может её больше молодых надо её по обчистить, засорилась за столь лет, постой, кажется в домофон звонят, к соседям звонят – значит ко мне, мой сломан, если три раза, то ко мне, а если один, то к ним, я уж ухо оттренировала, сижу и весь день так слушаю, вот ты ко мне забрёл, и така радость, если б ты знал, Толь, така радость, ко мне ведь шибко никто не наведывается, один ты, Толь, последнее время и ходишь, а так кому особо хочется чужим несчастьем дышать…

Толик выбирается из-за стола.

ТОЛИК: И мне, тёть Поль, така радость от всего от этого! Така радость, аж скулы сводит! (Уходит).
ПЕНОЧКА (одна): О! А с чего скулы-то у его сводит, чо -то не поняла?

КАРТИНА 6

Толик сидит у себя дома, обедает. Входит Серёга. Он явно подвыпивший. Подходит к Толику почти вплотную.

СЕРЁГА: Так он неживой остался?
ТОЛИК ( продолжая есть): Кто?
СЕРЁГА: Ну этот твой учёный?
ТОЛИК: А! Этот! Садись, поешь холодца. Не холодец, а мармелад.
СЕРЁГА: Мармеладом меня уже обкормили. До тошноты. Значит не живой?
ТОЛЯН: Какого ты заладил: живой, не живой! Теперь кто ж его оживит? Садись говорю. ( Серёга садится). Я, знаешь, Серёг, недавно по телеку такое услыхал, что у меня, веришь, волосы на голове зашевелились. Один писатель, прикинь, говорит, что в жизни, дескать, у каждого из нас был когда-нибудь хоть кто-то один, кто ушел по нашей воле. Вообрази, но уходят они, дескать, не просто так, а чтобы сплясать на душах тех, кто их спровадил! И, будто бы мы сами тоже уйдём по чьей воле и тоже спляшем на их душах! Ничего себе плясочка, прикинь! Ты сидишь себе, скажем, жрёшь холодец, а по твоей душе гоп-гоп, гоп-гоп, кто-нибудь гопак отстукивает или хуже того чечётку, гоп-гоп…
СЕРЁГА: А ты что хотел человека ни за что, ни про что замочить и всю оставшуюся жизнь тихо холодец себе пожирать?
ТОЛЯН: Да не в этом дело. Я это, Серёг, когда вычитал, то будто что с души разом сбросил. Как-то легче стало от того, что не только мы, но и нас, оказывается, как не крутись. Ты по Лизкиной душе, скажем, гоп-гоп, а кто-то по твоей. Кенгуру какая-нибудь. И как бы мы не дергались, но нас все равно рано или поздно почти в полёте… Дескать, никто в этой жизни сам не уходит, а его так или иначе спроваживают близкие или кто другие, не важно… Так вот я подумал: тогда уж лучше пусть мы, чем нас. Как ты на этот счет?
СЕРЁГА: Да не знаю я, как лучше! Не знаю!
ТОЛЯН: Как это не знаю? Ты чего? Ты хоть понял, что только что сказал?
СЕРЁГА: Ну, я имею ввиду, что как бы пусть и не нас, но пусть и не мы. Пусть никто никого.
ТОЛЯН: Нет, уж ты должен выбрать: либо мы, либо нас? Ишь ты: никто никого. Так не бывает. Давай, ешь.
СЕРЁГА: Да не хочу я выбирать? Разве нельзя не выбирать?!
ТОЛЯН: Нельзя! Вот представь, что нельзя. Либо, либо!
СЕРЁГА: Ну, я не знаю. Ведь он этот, как его, ну, ученый ваш, он же на вас не шел тараном?
ТОЛЯН: Не шел.
СЕРЁГА: Ну, нравилось вам себя за мудила хватать, и хватали бы! А за что вы человека-то замучали? За ч-т-о?!
ТОЛЯН: А зачем он, язви его возьми, подвернулся под руку! ?Нет, если честно, мне его жаль. Иногда вспомню ну, он все книжки читал, нам иногда рассказывал, и такая тоска навалит, прям все печонки выест. Ну, а с другой стороны, Серёг, ну посуди сам: что тебе яйца дороже жизни что ли? А! Да что говорить! Ты холодца – то не попробуешь, с хреновинкой?
СЕРЁГА (в сердцах): Да пошел ты со своим холодцом! Детство он сахарными мослами зажёвывает! А яйца у тебя после каждого пожара не чешутся?!
ТОЛИК: Чего ты сказал? (Хватает Серёгу, завязывается драка, но Толик быстро справляется с пьяным Серёгой). Если б я тебя не любил, как брата, если б не наше с тобой долгое детство… ( После паузы). Я, может сам об этом без тебя думал. Я даже веришь, решил к жене его сходить, у него ж жена осталась. Проведать, то да сё.
СЕРЁГА: Сейчас придумал?
ТОЛИК: Ну придумал. Какая разница? Важно, что такая мысль зашевелилась на дне совести. Так? А твоя что?
СЕРЁГА: Она меня если тронет ещё, я её прямо выкину за забор и забуду, что такая была.
ТОЛИК: Вот это по–нашему! По-мужски! А то они нас вжить-вжить, а мы только сопли в кулаке копим.

КАРТИНА 7

Лариса и Толик в доме Ларисы. Пьют чай. Толик в новом костюме.

ЛАРИСА: Значит не забыли моего Диму.
ТОЛИК: Нет, ну как такое забудешь. Такого человека в смысле. Он на всех один такой был. Непохожий.
ЛАРИСА: Да, он был особенный. Очень много читал. Особенно любил «Бесы», ну где Шатова убивают ни за что ни про что.
ТОЛИК: Нет, я Шатова не читал, как-то не довелось.
ЛАРИСА: Это Достоевский написал. Фёдор Михайлович.
ТОЛИК: И что этого Шатого прямо ни за что, ни про что?
ЛАРИСА: Да, ни за что, ни про что. Дима по Достоевскому жил. Он ещё говорил всегда, что всем простить надо, «потому что все и каждый один пред другим виноваты! Все виноваты!»
ТОЛИК: Вот и я тоже самое! Мы все виноваты, все, а он, ну друг детства у меня, Серёга, он Достоевского в глаза не видел. И мне не поверил. Лизка-жена его ножом почикала ну прям живого, и перед ним выходит виноватой вышла, а он, как ни крути, перед ней. Я сам лично по телевизору передачу смотрел, и один писатель так и вылепил с экрана: «Все виноваты и никто по собственной воле не уходит, а кто-нибудь кого-нибудь обязательно того этого, в смысле, на всё своя причина и это, в общем»… ( Путается и замолкает).

Молчат.

ЛАРИСА: А знаете, я не верю, что он сгорел на пожаре.
ТОЛИК: Кто сгорел на пожаре?
ЛАРИСА: Ну Дима мой. Не верю.
ТОЛИК: Как это? Не верите? Здрасьте я вам.
ЛАРИСА: Так. Не верю.
ТОЛИК: Нет, ну как же? Медаль была? Была. Потом памятник мраморный, доблестью храбрых, за мужество и отвагу. Как можно всему этому не верить? Это, мало сказать, вещественные доказательства. Это пожизненное поощрение.
ЛАРИСА: Он во сне ко мне приходил, сел вон там в углу и говорит: «Ты не верь, что я на пожаре погиб».
ТОЛИК: Вот те раз! Вот те отмочил янтаря! Мы ему значит все блага жизни. Да у нас живым столько не дают, сколько ему после смерти отвесили! Да быть такого не может! Нет, то есть он приходить конечно мог и говорить мог всё, что угодно. Но он не подумал своей головой, что ежели он не на пожаре погиб, а, скажем, в какой-то потасовке, то ему уже пенсия не полагается. А государство-то ему пенсию отвалило, будь здоров. Правильно я говорю?
ЛАРИСА: Нет, вы не поняли. Я вообще не верю, что его нет.
ТОЛИК: А! Ну это совсем другое дело. Это прям меняет весь поворот событий. А может водочки лучше, я с собой принёс? Что-то я взволновался.
ЛАРИСА: Я пью только красное вино.
ТОЛИК: Сбегаем.
ЛАРИСА: Зачем?
ТОЛИК: Ну, помянем, то да сё. Хороший был человек.
ЛАРИСА: Нет, бегать не стоит. Если хотите, налейте себе водки.
ТОЛИК: А вы?
ЛАРИСА: Чуть – чуть и я.

Толик суетится, достаёт и открывает бутылку и всё что-то говорит, захлёбывается.

ТОЛИК: Он книжки разные читал. Один раз нам рассказывал про кожу такую, ну она ещё там сжималась сама, ну навроде человеческой жизни: всё меньше и меньше.
ЛАРИСА: Шагреневая кожа. Оноре де Бальзак.
ТОЛИК: Во-во! Точно! ( в восхищении). Какая вы … не такая! Вы прям как цветок на пустыре жизни завянете – и никто не заметит. Неужели вам, такой, какая вы есть, ни руки, ни сердца? Не поверю.
ЛАРИСА: Мне это не интересно. Мне всё это скучно.
ТОЛИК: А его, вы его что ли любили?
ЛАРИСА: Почему любила? Я и сейчас люблю.
ТОЛИК: Как это? Он же помер.
ЛАРИСА: Ну и что?

• « Жены польских солдат в Ираке
• » МОТЫЛЬКИ И СТРЕКОЗЫ