Менгожевский. Путаницу вносят в бухгалтерию, с вашего по­зволения, и ничего больше. Неделю назад сдаю план на машинку и вдруг телефон: воздержаться!
Э л я. И вы воздержались?
Менгожевский. Воздержался.
Эля. По-моему, ничего плохого.
Менгожевский. Как так — ничего плохого. С вашего позволе­ния, мне на другой день в отпуск полагалось ехать, согласно плану. И вдруг вызывает директор: переработать план.
Э л я. И вы переработали?
Менгожевский. Переработал.
Эля. И отлично.
Менгожевский. Отлично переработал оба плана. Отпускной — тоже. С вашего позволения, запланировал отпуск на три дня позже. Тремя днями позже — снова все полетело. Спросите: что дальше? Сам не знаю, что дальше. Жена пишет, что доедает запасы, которые были запланированы на обоих, нервничает, когда же я, наконец, приеду! А я почем знаю?
Э л я. И я не знаю. Спросите у пана директора.
Менгожевский. Как спросить пана директора, если он носится по всему заводу? Тоже, с вашего позволения, занятие для пана директора!
Э л я. Право, не знаю, чем помочь вам.
Менгожевский. Впервые за семь лет вижу подобный беспоря­док. А почему? Вот почему. Все, что угодно, у нас планируют, — одного только не планируют, с вашего позволения, — самого планирования.
Скупень (входит). Здравствуйте, панна Эля. Могу я увидеть директора?
Эля. Директора нет.
Менгожевский. Итак, запомните, барышня: если мы не будем
30
планировать самого планирования, то, с вашего позволения, все пойдет прахом. (Уходит.)
С к у п е н ь. Объясните, ради бога, что все это должно значить. Три дня — с того самого вечера — я не могу добиться Зелинского… У пана директора собрание, у пана директора совещание! Десять раз я бегал в проходную — даже к вам меня не пропускают. Если б не зазевался вахтер, я бы и сейчас не попал.
Эля. Пан директор действительно очень занят.
С к у п е н ь. Панна Эля, будем говорить откровенно. Как бы он ни был занят, но три минуты в течение трех дней выкроить нетрудно. Тут что-то не то!
Эля. Хорошо, скажу откровенно. Пан директор в самом деле не хо­чет вас видеть. Проходная получила указания.
Скупень. Тем более я должен его видеть. Дол-жен!
Э л я. Я спрошу. Позвоните через час.
Скупень. Легко сказать — позвоните. Единственный телефон на почтамте исключительно для служебного пользования. Общий — не ра­ботает третий месяц. Правда, меня обнадеживают, что через неделю-две его, пожалуй, исправят. Чудный город! Нет, я отсюда шагу не сделаю. Возьму и сяду — вот! Можете вызывать милицию.
Эля (смеется). А почему вы из дому не позвоните?
Скупень. Я переехал к Петрике, на Грабовку.
Эля. Вот как…
Скупень. С того самого вечера. Петрика предложил мне свое гостеприимство, я им воспользовался.
Эля. Простите, что я вмешиваюсь. Вы, кажется, собирались в Вар­шаву, почему вы не уехали?
Скупень. Как же я мог уехать с пьесой, которая оказалась на­сквозь фальшивой? А кроме фальшивой пьесы создалось еще фальшивое положение, с которым я никак не мог мириться. К слову сказать, я ни­чуть не жалею о днях, проведенных в обществе Петрики и его семьи. Я многому научился, многое понял. Помните наш разговор? Как бы то ни было, сейчас я чуть лучше разбираюсь в рабочих.
Э л я. И уже можете написать о них пьесу.
Скупень. Напротив! Главное, чему я научился,— не спешить. За два дня пьесы не напишешь.
Зелинский (входит, оторопел, увидев Скупеня). Ты?.. (Эле.) Я, кажется, просил вас…
Скупень. Панна Эля дала мне понять, что ты не склонен со мной общаться. А я вот буду с тобой общаться.
Зелинский. Вряд ли это к чему-либо приведет.
Скупень. Глобус, не лезь в бутылку. Ты не имеешь права мне отказать.
Зелинский. Ладно, пять минут!
Э л я уходит.
Садись.
Скупень. Сажусь. (Садится.) И выскажусь.
Зелинский (холодно). Прежде чем ты выскажешься, выскажусь я. Вот мое отношение ко всей этой истории — у меня было достаточно времени, чтобы ее основательно продумать. Не скрою: это был для меня удар, и в первую минуту…
Скупень. Но…
Зелинский. Не прерывай меня, я тебя не прерывал. …И в пер­вую минуту я готов был наделать глупостей. К счастью для меня, это
31
совпало с аварией на заводе. Я втянулся, сосредоточился… А сейчас у меня сложился ясный взгляд на вещи…
С к у п е н ь. Позволь…
Зелинский. Я кончу, тогда ты начнешь… Итак: поскольку вы друг друга любите, я мешать вам не стану. Желаю вам обоим счастья! Я только возьму с тебя слово, что ты будешь к ней хорошо относиться, как она того заслуживает. Потому что при всем том она превосходная женщина. Ты, надеюсь, сам в этом убедился…
С к у п е н ь. О да!
Зелинский. И последнее: не хочу вас видеть — ни тебя, ни ее. Надесь, это понятно. Поэтому я дал указание тебя не пропускать. Не взыщи.
С к у п е н ь. Ты кончил?
Зелинский. Кончил.
С к у п е н ь. Тогда позволь мне. За всю мою жизнь я даже во сне не видел подобного бреда. Если бы это случилось в пьесе, я бы никогда не поверил.
Зелинский. Не понимаю.
С к у п е н ь. Убей меня бог, если я знаю, что с твоей женой.
Зелинский. Как?
С к у п е н ь. Так! Черт меня возьми, если мне известно, где она. Последний раз я видел ее вместе с тобой.
Зелинский. Постой… Она ведь говорила, что вы вдвоем уезжаете.
С к у п е н ь. Мало ли что женщина говорит. Если она уехала, то, очевидно, одна. Какие еще тебе нужны доказательства: я-то здесь.
Зелинский. Вот этот пункт был мне неясен. Почему?
С к у п е н ь. Потому что ты старый осел. А я второй. Вел себя, как дамский угодник, и получилось глупо. На что я ей сдался? Пойми, у нее одно на уме — Варшава. Правда, может, она рассчитывала, что я помогу ей первое время. Не знаю. Во всяком случае, любезность требовала с ее стороны предупредить меня заранее и не выставлять меня в дурацком виде, так же как и тебя. Бойкая дамочка!
Зелинский. Я попросил бы говорить о моей жене в несколько ином тоне.
С к у п е н ь. Ради бога, извини.
Зелинский. Все еще никак не соображу. Выходит, ты все это время находился здесь, в Дембновце?
С к у п е н ь. А где же еще?
Зелинский. Почему не у нас? Куда ты запропастился?
С к у п е н ь. Ты выскочил тогда как угорелый, Дорота — за тобой, до утра никто из вас не вернулся. Что мне было делать? Я почесал заты­лок и убрался.
Зелинский. Мне очень неприятно.
С к у п е н ь. Мне было куда неприятнее. Пришлось бы ночевать на вокзале или в милиции, если бы не Петрика. Не мог же я уехать, не вы­яснив отношений.
Зелинский. Это называется — выяснил? Ничего не понимаю. Где же Дорота? Что с ней? Как она там справляется?
С к у п е н ь. Не волнуйся — справляется. Женщины, когда надо, лучше нашего справляются, но предпочитают, чтобы мы об этом не до­гадывались. (Смотрит на часы.) Пять минут истекло. Мне уходить или уже не считается?
Зелинский. Не считается, что ты!
С к у п ень. Мир?
Зелинский. Мир!
С к у п е н ь. Тогда рассказывай, что с тобой и чем ты так страшно занят. Может, подойдет для пьесы?
Зелинский. Подойдет. Наверняка. С к у п е н ь. Ну, валяй.
Зелинский. Как тебе сказать? В конечном итоге я очень тебе обязан.
С к у п е н ь. Об этом мне известно. Благодаря моему влиянию и так далее ты преодолел и тому подобное. Зелинский. Я совсем о другом. Скупень. О чем же?
Зелинский. Помнишь, ты мне сказал, будто я классовый враг и вредитель.
Скупень. Зачем вспоминать… Зелинский. Ты правильно сказал. Скупень. Ну, перестань…
Зелинский. Представить себе не можешь, как это мне помогло, если даже считать, что ты преувеличил! Поверь, я вовсе не делал ставки на провал рационализации. Однако не скрою, подумал: выйдет — хоро­шо, а не выйдет — тоже неплохо. Скупень. Вот видишь!
Зелинский. Да-да. Я не сразу сообразил, какое это свинство. 1 ы открыл мне глаза.

• « Дверь в потолке
• » Диалоги в болоте