АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Нет, не понимаю! Можете растерзать меня, и проклясть, признать сумасшедшим – не понимаю! Как можно жить, ходить, дышать, и видеть одну необыкновенность, без которой вы, как без воздуха! Во всем – в любом заурядном понедельнике и самом разобыкновенном воровстве. Ведь нельзя дышать одной необыкновенностью!
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Но ведь и у понедельника есть смысл, и он тоже пристёгнут к вечности, тем более что сегодня пятница. Для нас это время необыкновенно хотя бы тем, что мы в нём живём, и другого у нас нет и не будет.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Я не для подвигов сюда приехал.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. А вот в этом я не уверен. Вы уже шагнули на жертвенный путь, приехав сюда, а значит, извините, коготок увяз.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Почему, почему я вас слушаю, когда вас следовало бы в три шеи…
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Я не обижаюсь. Потому что ваша непродвинутость заслуживает всяческого сочувствия.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Вы же самый обыкновенный болтун и бездельник.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Я не могу быть бездельником в принципе.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Это отчего же?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Это от рождения. Я – носитель менталитета, держатель контрольного пакета акций великой нации.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Этого ещё не хватало, вы – нацист?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Совсем наоборот, потому что утверждаю не превосходство своей нации, а единственность, а это разное. Россия у всех одна и для всех. Кто хочет быть первым – да будет всем слугою, – сказал Спаситель. Но и здесь, заметьте: остальные – все, а слуга – один, единственный.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Вам бы следовало внимательно посмотреть, как живут в других странах, вы увидели бы много полезного.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Да, я не был за границей, но и не стремлюсь. И дело не в том, что я другой такой страны не знаю, а в том, что другой такой России нет.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. А другой Австралии, Африки?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Африка – для экзотики, для цирка, а Австралия для кенгуру.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Арктика для белых медведей, а Антарктика…
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Для пингвинов, да! И это не смешно! Для меня в мире существует только то, что в меня попало, а что нет – на то и моего суда нет. Не мир заполнен людьми, а человек заполнен миром, душа его заполнена. Какова у человека душа – таков для него мир.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Так это точно не вы продали саженцы?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Вы меня удивляете – дались вам эти саженцы! Кстати, я предупреждал: сажайте лучше рощу. Так нет, вам приспичило яблони и непременно сортовые, да ещё и бирочки оставили, чтобы, значит, каждому по вкусу. Да поймите же, наконец, что вы в России, в России! Не просто в какой-то точке земного шара, а в необъятном пространстве Духа, который непредсказуем и дышит, где хочет. И если уж на то пошло, цель ваша достигнута: вы посадили деревья, посвятили их памяти близких людей, и они будут расти. Немножко в стороне от того места, где вам хотелось бы, но расти будут, и, поверьте, ухаживать там за ними станут самым надлежащим образом, со вниманием и любовью!
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Я всё-таки вынужден просить вас уйти.
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Да, я ухожу, но не прощаюсь. Вы сами позовёте меня. И тем скорее, чем лучше научитесь понимать Родину, в которую вас так немилосердно кинула судьба.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Подите вон.

Звонок. ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ открывает дверь – за порогом двое молодых людей.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Солому заказывали?
ГЕОРГИЙ ПАВЛОВИЧ. Какую солому? Ах, да, это вот ему. Желаю успехов на соломенном поприще, Андрей Андреевич, под соломенной, так сказать, крышей. И глубокого морального удовлетворения. (Уходит.)

Молодые люди вносят на куске брезента огромную кучу соломы.

МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Куда её?
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Куда хотите.
Сваливают солому в центре комнаты, прощаются, уходят.
Из маленькой комнаты тихонько идёт СЕРАФИМ.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Сима, ты разве не ушёл?
СЕРАФИМ. Нет ещё. Мне уйти?
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Как хочешь.
СЕРАФИМ. Вы только постарайтесь сильно не огорчаться, Сильно скорбеть – Бога не уважать… Может быть, Ему виднее, где этим яблонькам расти…

АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ молча смотрит на СЕРАФИМА.

Я уйду, уйду… (Пошёл, обернулся.) Можно я попозже приду?
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Как хочешь.

СЕРАФИМ уходит. АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ сидит какое-то время неподвижно, встаёт, натыкается на солому – поднял, размял в пальцах пучок, бросил. Оглядел неустроенный свой дом, странное своё хозяйство, плечи его вздрогнули. Стараясь унять дрожь, лёг и укрылся с головой.
Трудно понять, сколько прошло времени, но за окнами стемнело. АНДРЕЯ АНДРЕЕВИЧА разбудил звонок. Он встал и, не очень соображая, что делает, принялся искать что-то между ящиками. Достал телефонную трубку.

АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Hello!.. I’m on the phone, and who’s that? Speak!.. Do speak, please, don’t be silent…

Сообразив, что трубка молчит, кладёт её на место и идёт к постели. Снова звонок. Открывает дверь.

СЕРАФИМ. Это я, Андрей Андреевич, можно?
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Да, можно.
СЕРАФИМ. Я вам гостинец принёс – баночку клюквы. Свежая, мама дала. Вы знаете, за вас все так переживают, так переживают… Правда-правда! Я ещё до того, как в первый раз к вам пришёл, тоже думал, что вас все не полюбили, а оказывается, совсем наоборот, даже очень полюбили.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. И саженцы спёрли исключительно от большого чувства.
СЕРАФИМ. Ну… люди разные бывают… а бес не спит, вот и ловит их за слабые места. Но зато теперь все так переживают! Я думаю, следующий раз нам все помогать будут, весь двор.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Не будет следующего раза, Серафим, и ничего не будет. Доконали они меня, затоптали мои соотечественники. Хоть и впрямь помирай.
СЕРАФИМ. Что ж, помереть дело нормальное, только вы ещё не готовы. Смерть тогда в радость, когда всех любишь и прощаешь, когда и Бог прощает…
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Серафим, я не здоров сегодня и глупостей твоих слушать не могу. Люби их – хоть облюбись, а меня в это дело не путай. Бывает, людей любить – только портить, всё равно что сорняк поливать.
СЕРАФИМ. Но других-то людей нет.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. А нет – и не надо… и любви нет, и ничего нет, и не надо…
СЕРАФИМ. Любить Христос велел, Он за людей кровь пролил.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Нет, Сима, видать, не добрызнула до нас Его кровь. Не за этих сегодняшних Он кровь проливал, а за тех, у кого и в мыслях не было без Бога жить. Были люди – стали нелюди. Человек давно нацелен на самоубийство и озабочен только средством, способом – как половчее себя ухлопать, – и доведёт-таки дело до конца.
СЕРАФИМ. Люди всегда люди.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Да не всегда.
СЕРАФИМ. Вы грешите очень, когда так говорите, только безгрешный может осудить грех, а без греха один Иисус, но и Он не осудил. Помните, блудницу хотели насмерть камнями закидать, а Он сказал: «Пусть кинет камень, кто без греха», – и никто не решился, и сам Он не осудил.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Так то тогда! А теперь небо потемнело бы от камней! Да ещё каждый норовил бы покруче булыжник вывернуть, чтобы убедительнее свою безгрешность доказать.
СЕРАФИМ. И вы?
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Я? Нет. Я – нет, не буду, не хочу, где толпа – туда не пойду, никогда…
СЕРАФИМ. И вы не один такой.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Да какая разница – один, десять, двадцать… Дело не в количестве.
СЕРАФИМ. У меня не получится возразить, я не умею, но кто-то из вас сейчас не прав.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Из нас? Из кого? В чём… то есть, кто?
СЕРАФИМ. Или вы, или Христос.

Пауза. СЕРАФИМ пошёл в свою комнату.

АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. Нет, погоди! Раз ты так – держи ответ за своего Бога, растолкуй мне, неправому мою неправоту.
СЕРАФИМ. Я не смогу, я неумелый. Только Он не сказал, что Его правда когда-нибудь прикончится, а сказал, что правда Его – правда во веки, а значит до конца.
АНДРЕЙ АНДРЕЕВИЧ. До какого конца?
СЕРАФИМ. До какого хотите: или вашего, или всехнего, – какая разница. Он много-много раз сказал: «Любите друг друга», – чтобы нам втемяшилось, а когда перестать любить – не сказал ни разу. Вот и выходит, что кто-то из вас неправый, или вы, или Он…

По материалам сайта http://4males.ru

• « Воскресение
• » А. – ЭТО ДРУГАЯ